Инга Мицова - История одной семьи (ХХ век. Болгария – Россия) Страница 135

У Надьки поднялся переполох, Людмила Кирилловна шепталась с Атанасом Эммануиловичем, они звонили родителям, через какое-то время я вернулась домой.

Той зимой мы ходили с ним в театр. Я готовилась, душила затылок, волосы, душила за ушами, надевала новую, в ту зиму купленную мне коричневую цигейку с беретом. Володя, глядя сверху на меня, посмеивался над моим «взрослым» видом. Но платье было школьное, полудетское. Мы встречались у входа. Я, не замечая никого, с сознанием собственной исключительности следовала за Володей. Мы садились в правительственную ложу – и молчали. Володя время от времени осторожно выглядывал из-за портьер, я сидела не шевелясь, прислушиваясь только к его движениям. Зал, жужжа, постепенно заполнялся. Вступали вразнобой протяжные, будто на ощупь, голоса скрипок, их подхватывали виолончели, альты… Нестройный хор, доносящийся со сцены, таинственное приготовление волновало меня. Потом занавес с тихим шелестом полз по сцене, в лицо дул прохладный ветерок, запах кулис, смешанный с запахом свежеструганых досок пола, доносился до меня. Я всматривалась в сцену, ни на минуту не забывая, что за мной, рядом, сидит Володя. Так в молчании мы просиживали спектакли.

Однажды после спектакля мы шли по пустынной, плохо освещенной улице. Оставалось много времени в запасе, я была спокойна – дойти до трамвая, проехать три остановки, потом подняться по нашей вымершей улочке… А там… Там ждать, ждать, когда Володина рука будто невзначай коснется меня. На противоположной стороне улицы, у подъезда дома, где жил Володя, стояла небольшая машина, я обратила на нее внимание лишь после того, как Володя замедлил шаг.

Дверь в машине открылась и закрылась. Володя остановился, и даже в свете слабых уличных фонарей я увидела, как он покраснел.

– Это мама, – сказал он. – Ты дойдешь сама?

– Конечно, конечно.

– Мы обычно в субботу уезжаем за город.

«Мама его любила больше меня, – скажет мне его сестра Ира спустя тридцать лет. – Они были очень похожи».

И еще однажды он бросит меня ради ожидавшей его мамы. Это случится летом, он торопился меня подвезти до дома и успеть к себе на обед. Взглянув на часы, он сказал: «Не успеваю, мама ждет, прости». Он выскочил из машины, посадил меня в автобус и, целуя руки, на ходу всунул мне огромную пачку денег: «На билет». Помню изумленное лицо кондукторши…

Что Володя Червенков «ухаживает за мной», как говорили в те времена (сейчас, по-моему, такого выражения нет), знали все. Однажды той же зимой мы медленно шли в гору по нашей темной улице, возвращаясь из театра, прошли единственный фонарь, освещавший Вишневый переулок; до нашего дома оставалось несколько шагов. Там, в тени дерева, росшего в углу нашего двора, мы остановились. Неожиданно железная резная калитка со скрипом отворилась, и к нам бросилась женщина. Я узнала ее. Это была Клавдия Григорьевна, русская, эмигрировавшая в Болгарию в 1939-м, когда Бессарабию присоединили к Советскому Союзу. Она недавно поселилась в доме и занимала одну из комнат на первом этаже. Она выскочила из калитки, сделала несколько шагов и упала к ногам испуганного Володи. Тот бросился ее поднимать. Клавдия Григорьевна просила защитить кого-то – кажется, мужа, может быть, сына – не помню. Эта отчаявшаяся женщина не вызвала во мне ничего, кроме смущения и недовольства. Смущения – потому что обнаружилось, что в нашем доме знают, чей сын Володя; и недовольства – оттого что прервали трепетное ожидание: вдруг Володина рука протянется ко мне и он, будто в шутку, откинет косы в сторону или просто, будто ненароком, случайно коснется моей руки…

Но вот я кончаю школу. Мне шьют прекрасное серое, в зеленую елочку, пальто с капюшоном (материал папа привез из Австрии). По утрам я брызгаю на пальто привезенные из Москвы Володей духи. На шее у меня ярко-желтый с голубым земным шаром шелковый платок, подаренный тем же Володей, а на черном переднике – голубь, который светится, – тоже его подарок. Вся София знает, что в меня влюблен Вовка Червенков! Но никто не знает, как счастлива я. И вот выпускной вечер.

Мама бегает по магазинам, ищет материал на выпускное платье, находит что-то бледно-синее в разводах, и вся София судачит:

– Мицова собирается выдавать замуж Ингу за Червенкова, все магазины обегала.

На выпускном вечере я играю в четыре руки с Кларой Волковой вальс Глинки. Она хочет быть первой, поэтому занимает место учительницы и садится слева от меня, я нервничаю, а Евгения Ивановна мудро говорит:

– Инга, это же гораздо интереснее. Ты ведешь мелодию, она тебе аккомпанирует.

И вот мы играем пять, десять, пятнадцать минут…

– Самое отвратительное выступление – нескончаемое! – говорят ребята, которых привел в нашу школу Чавдар Дамянов, красивый, точно греческий бог, сын председателя Президиума Народного Собрания.

Чавдара я побаиваюсь – уж очень красив. И молчалив. И холоден. Он часто бывает с нами, я понимаю – он оказывает внимание Наде, моей самой близкой и любимой подруге. Надя очень мила, у нее прекрасные косы, прекрасные глаза, курносый нос, маленькие ножки. Но я не верю Чавдару. Я не понимаю его молчаливости и подозреваю, что это – от глупости.

В конце программы – вновь выступаю я. Песня выбрана не случайно. Все должны понять, что сердце мое принадлежит Вовке Червенкову, принадлежит до самой гробовой доски, и я его жду… он приедет…

За дальнею околицей, за молодыми вязами,Мы с милым расставаясь, клялись в любви своей……………………………………………………………………………………А милый мне из города все пишет в каждой весточке:Ты не горюй, любимая, я скоро возвращусь.

Так пою я и перебираю косу на груди. Эта песня прямо про меня и про Вовку Червенкова.

Да, долго мне пришлось расплачиваться за это легкомысленное, но такое счастливое время… Долгой неврастенией… Совсем неготовая к неудачам, я вхожу в жизнь весной пятьдесят второго.

Лето 1952 года началось с неприятности. Я отдыхала, как всегда, на море возле Варны, в месте, которое носило название «Курорт Дружба», а сейчас называется «Константин и Елена». Мы жили с мамой и моим братом Вовкой, рядом с нами жила Надя Афанасьева со своим братом Борькой – приятелем моего Вовки. Володя Червенков написал, что будет ждать меня у входа в парк в Варне в шесть часов вечера. И мы с Надей отправились задолго до шести в Варну.

На колоннах при входе в парк висели фотографии дворца Евксиноград, где жил Володя. Однажды он показал мне свое окно. Я только мельком взглянула, но запомнила окно рядом с башенкой. Почему-то я не поверила ему тогда, показалось, что произнес он это, лишь чтобы обратить на себя внимание.

Мы с Надей простояли час у этих колонн, расцвеченных видами дворца. Еще полчаса. Никто не пришел. Мы кинулись к дому моей тети Оли, потом, испугавшись, что мама будет волноваться, решили возвращаться к себе в «Дружбу». На автобус мы опоздали и пошли пешком. Пройти надо было километров восемь, может – двенадцать. Страха совершенно не было. Мы вышли за город, разулись и пошли босиком, держа туфли в руках. Дорога была совершенно пустынна – ни машин, ни людей. Прошли остановку «Акация», прошли «Почту», остановку «Траката», название которой у меня почему-то связывалось с Древним Римом (Фракия), на изгибе внизу открылось море, освещенное луной, и внизу, среди зелени, возникли четыре узорчатые башенки дворца Евксиноград.