Николай Рутыч - Белый фронт генерала Юденича. Биографии чинов Северо-Западной армии Страница 137

Я получил извещение, что карательный отряд коммунистов численностью в 120 человек прибудет на форт приблизительно к 3-м часам ночи. В 3 часа ночи поезд с коммунистами из Кронштадта показался на территории форта.

Железнодорожный путь делает там петлю, и первая остановка была как раз против дома, который я занимал как комендант крепости. Из поезда вышел один человек, затем поезд с отрядом коммунистов отправился далее на конечную станцию, для того чтобы доставить подавителей восстания непосредственно в солдатские части.

Я знал по прошлому опыту, кто были эти люди... В подобные отряды набирались либо слепые фанатики, либо отъявленные негодяи, палачи по призванию, но и те и другие необыкновенно мужественные, легко идущие на смерть люди.

...Ко мне постучали. Когда открылась дверь, я увидел на фоне брезжущего серовато-зеленым светом неба белой ночи севера человека хорошего роста в длинной кавалерийской шинели (которая так полюбилась большевикам), вооруженного до зубов. «Товарищ комендант, я явился к Вам для инструкции во главе карательного отряда из коммунистов для подавления восстания в 1-м и 2-м Кронштадтских крепостных полках».

Мог ли ожидать этот человек того, что произошло впоследствии? Он говорил с Неклюдовым, тем самым комендантом, добровольно явившимся на Форт обратно из отпуска, проехав ряд областей, занятых белыми! Тем самым товарищем Неклюдовым, что явился на форт в один из самых тяжелых и критических для советской власти моментов и стал затем во главе красного форта.

Я подошел к нему вплотную. Его лицо, лицо умного хищника отражало на себе серьезность момента. Я ничего не ответил ему, пристально смотря в его глаза.

Передо мной был один из «тех», через руки которых прошло за время революции столько невинных жертв. Он не колебался, когда приказывал отвести к стенке или бросить в грязную воду порта столько Стариков и юношей. Сколько крови видел он за это сравнительно короткое время, сколько рук подымалось к нему, моля о пощаде и, может быть, иногда из милости или чтобы ускорить дело, он сам направлял из своего нагана соир о!е рШе*. Он стоял теперь передо мной, в 50 сантиметрах расстояния, и он был в моей власти.

«Я возьму тебя живым», — думал я, продолжая пристально смотреть ему в глаза. Но его все-таки нужно было взять, — живым, я знал, он не сдастся, он еще будет рвать врага перед смертью!

Я не ждал его прихода, оружия не было у меня под рукой. Перед тем, чтобы схватить его, нужно было вырвать у него клыки.

«Вы и Ваши люди вооружены хорошо? Предстоит серьезное дело, товарищ».

— Да. У всех револьверы и шашки.

«А Вы лично?» — продолжал я как можно хладнокровнее.

— Вот видите, — отвечал он, указав глазами на свой наган, висевший на боку в кожаной кобуре.

«А он заряжен, Ваш наган? — спросил я с показным любопытством, — можно посмотреть?»

— Пожалуйста, — сказал он, улыбнувшись.

Я нарочно медленным движением взял в руки тяжелый револьвер и затем незаметно отстегнул карабин, прикреплявший его к шейному шнуру. Отступив на шаг, я быстро поднял дуло нагана и направил ему в грудь.

«Руки вверх», — произнес я громко и раздельно. Он отступил, но рук не поднял. На его лице было самое наивное удивление.

— Вы шутите, — начал было он.

«Руки вверх», — произнес я еще внушительнее и еще раз-дельнее. Он повиновался. Он понял, в чем дело.

Я заставил его перейти к письменному столу и стал так, чтобы стол нас разделял, не спуская с него револьвера. Затем я нажал кнопку звонка и, передав наган явившемуся вестовому, передал приказ для присылки людей, чтобы арестовать начальника карательного отряда.

В это время происходил арест и самого отряда. Вдоль деревянной платформы были расставлены пулеметы. Когда коммунисты стали выходить из вагонов, был отдан приказ: «бросай винтовки». Раздалось щелканье взводимых пулеметных затворов, а затем и стук бросаемых винтовок. Все коммунисты были отведены в одно помещение людьми пулеметной команды.

Интересно, что когда туда был приведен их начальник, арестованный мной, на него набросились его люди и избили его, обвиняя своего начальника в измене.

Затем я приступил к передаче приказаний по телефону во все отдельные части, вызывая их командиров, сообщая им о происшедшем перевороте и приказывая произвести немедленный арест всех комиссаров и коммунистов, находившихся в их частях.

Не было ни одного случая отказа в повиновении, и вскоре стали поступать на форт арестованные. Всего их было 357 человек. Необходимо было, на случай неудачи восстания в Петрограде, обезопасить себя со стороны суши. Полковника Делль я назначил начальником сухопутной обороны крепости.

Затем я сообщил в Кронштадт начальнику штаба Балтийского флота Рыбалтовскому о совершившемся перевороте. Рыбалтовский ответил, что будет произведено должное. Через некоторое время он мне позвонил, что все кончено.

К 7-ми часам утра весь гарнизон крепости Кронштадта и его форты, как-то: Обручев, Риф и Тотлебен, Константин, а также весь флот поднял восстание и арестовал всех комиссаров*.

К сожалению, мне неизвестно, что происходило в это время в самом Кронштадте. Я послал два радио, одно русскому Флоту, а другое английским судам, поздравляя с переворотом. В радио англичанам я добавил кроме того, что прошу поддержки.

Она не пришла никогда...

Утро прошло в переброске перешедших и восставших частей на новые позиции. В районе Ораниенбаума-Систо-Пал-кино произведены были аресты всех чрезвычайных комиссий.

Казалось, что дело выиграно и что достаточно отправляемой минной дивизии в составе нескольких миноносцев в русло Невы, чтобы поднять восстание в Петрограде.

Надо добавить, что, по полученным сведениям, в столице также находились под гипнозом присутствия англичан на северной стороне залива. Однако в 2 часа дня в ответ на мое требование коменданту Артамонову сдать город и гражданские учреждения на рейд вышел дредноут «Петропавловск» и открыл огонь по Форту «Красная Горка».

Это был действительно удар грома с ясного неба, и с этого момента начинается второй акт трагедии.

Значит, в конце-то концов на кораблях и в порту взяли верх большевики. Большевики, однако, были и у нас на форту, но, очевидно, в Кронштадте и на кораблях не удалось создать той атмосферы доверия и той готовности к перевороту по одному знаку, какая царила у нас... <...>

Я снова снесся с Кронштадтом по телефону и вызвал коменданта Артамонова. Впоследствии я узнал, что во время его разговора со мной рядом с ним сидел чрезвычайный комиссар, присланный из Смольного... С наведенным на него дулом револьвера и державший у своего уха второй телефонный приемник, так что ни одного слова из нашего разговора не могло ускользнуть от него. Но, как я упомянул выше, это обстоятельство сделалось мне известным лишь много позже, когда я уже покинул Россию.