Петр Астахов - Зигзаги судьбы. Из жизни советского военнопленного и советского зэка Страница 14

Дивизия удерживала оборону на Донце. Благодаря стабильности обстановки, была возможность заниматься политико-массовой работой в роте. В начале мая дивизия получила приказ командующего армии о подготовке к наступлению.

О приближающейся дате приходилось догадываться по приказам, знакомым бывалым фронтовикам, — движению и шуму боевой техники, которую подтягивали по ночам к переднему краю обороны, подготовительному оживлению в частях.

Чувствовался общий подъем, воинственный настрой. Говорили, что на сей раз «немец» не выдержит удара, что его стоит только сорвать с места, а потом он сам начнет драпать. В войсках ждали со дня на день приказ о дне наступления.

Теперь расскажу об этом дне по своим воспоминаниям.

11 мая ночью нам было объявлено о дне и часе наступления. Оно должно было начаться 12 мая в 5.00. К этому часу мы ждали сигнала и, когда уже начало светать, ровно в 5.00, началась артиллерийская подготовка.

От артобстрела стало светло на горизонте — сила огня, гул непрекращающейся канонады вызывали чувства долгожданной удовлетворенности и уверенности.

Наконец-то! Свершилось!

Еще большую радость вызвал после окончания артобстрела удар авиации.

Как долго мы ждали этого часа!

В 7 часов с наблюдательных пунктов дивизии и полков был подан сигнал о выходе в атаку.

Утро давно уже наступило.

Войска, не встречая сопротивления, быстрым маршем продвигались вперед по бескрайней степи, с остатками талого снега, а красноармейцы с опаской всматривались в даль, отыскивая замаскированные у горизонта вражеские приметы.

По всей вероятности, удар прицельно накрыл немецкие укрепления, сорвал обороняющихся, а действующие впереди нас части пехоты сумели развить успех артиллерии и авиации. Через несколько часов марша на горизонте появились очертания леса. Была подана команда остановиться. Для противника мы были удобной мишенью.

Я шел с расчетом и исполнял обязанности подносчика мин. Во время марша за спиной тяжелый деревянный ящик с минами, кроме него еще вещевой мешок, фляга с водой, саперная лопата. Не было лишь винтовки, что покажется маловероятным сегодня, а весной 42-го объяснялось тяжелой обстановкой военных неудач, массовым отступлением, потерей территории, материальным уроном.

Я и теперь не могу смириться с тем, что маршевая рота, отправленная из Гудермеса на передовую, шла без оружия и в любое время могла быть уничтожена. Как можно было на передовой не иметь своего оружия? Ходить в наряды и использовать при этом чье-то?

Как же было трудно тем, кто не прошел кадровой подготовки и выучки!

Солдат должен быть готов к тяжелой повседневной работе.

Как бы не было тяжело в пути, устав от груза и дороги, солдат на привале должен помнить, что он на фронте, что рядом противник, что сиюминутное затишье может обернуться боевой тревогой. Он должен постоянно окапываться. В любое время дня и ночи, в любом грунте, при любом настрое. Солдат должен вгрызаться в землю, готовить себе, на всякий случай, «временное убежище», которое укроет его от разорвавшегося снаряда, примет на ночь, чтобы вздремнуть хоть минуту-другую.

А если ты к этому не привык и никогда ничего подобного не делал? Тогда руки твои, непривычные и неприспособленные к такому труду, не выдерживают, покрываются волдырями, и еще пройдет время, пока эти кровавые волдыри станут просто мозолями. Только физически крепкие и освоившие военную науку тянут в «кадровой» эту непосильную ношу.

Кроме тяжелого труда, на солдатские плечи давит обязательная в дорогах, а на марше такая нелегкая, амуниция — неудобная шинельная скатка, винтовка или автомат (если они есть), котелок, фляга, каска и верная подружка — саперная лопата.

Идет солдат дорогой войны, забыв обо всем человеческом, о том, что в гражданской одежде он подчинялся лишь своей воле, своим желаниям и ни один человек не мог изменить их. И так было до тех пор, пока в жизнь не ворвалось страшное слово «ВОЙНА». А теперь стал он из «птицы вольной» военнообязанным и военнослужащим и должен выполнять волю старших по званию или по службе, отдающих ему приказы и требующих от него их исполнения.

Впереди много дорог и нужно шагать да шагать. Вот если немец побежит, тогда появится какая-то надежда на скорое окончание войны… Ведь может такое случится — сколько подбросили техники! Дай-то Бог!

Таковы они, солдатские думки… И разве в них есть что-то противоестественное?

Да нет, — мысли, как мысли. Вполне человеческие и в то же время наивные; желанные, трудновыполнимые.

Что может знать солдат в его положении? Как может он разобраться в обстановке, требующей широкого кругозора и обширной информации о положении на фронтах?

Он призван исполнять трудную работу и приказы командиров.

Когда солдат не вернулся после ратных дел в свою часть и погиб при исполнении служебного долга — значит такова его доля, «похоронка» семье и вечная память.

При всем том, что я был плохой солдат — неподготовленный и слабый физически, — обязанности армейские исполнял добросовестно. Давалось мне это с большим трудом и напряжением воли, что я от окружающих старался скрыть. Ящик с минами таскал, надрывая пупок, руки и плечи. Не могу назвать точный вес его, но под этой тяжестью ноги у меня подкашивались, а при беге мне все время казалось, что я вот-вот упаду и не встану больше.

И опять жизнь возвращает к сиюминутной действительности — к дороге. Какая же она бесконечная! Вот было бы здорово, если бы летом отбросили немца до границы!

Но как выглядела фронтовая обстановка весной 42-го под Харьковом? Как развивалось наше наступление дальше?

Я продолжу рассказ…

Наш привал оказался недолгим, так как в лесу оказалось минометное подразделение немцев, которое решило нас обстрелять. Прозвучали пристрелочные выстрелы и уже где-то недалеко разорвались первые мины. Послышалась команда «к бою».

Засуетились расчеты, подготавливая минометы; каждый занял свое место, а через минуту хлопнули и наши ответные выстрелы.

Так начался мой первый бой, первая встреча с живым противником и реальной возможностью быть раненым или убитым.

На сей раз меня миновали осколки мин, но они вывели из строя нескольких человек соседнего расчета. А при следующем разрыве на моих глазах сильное ранение в голову получил Сережа. Осколок попал ему в челюсть, раздробил зубы. Он, видимо, потерял сознание, кровь перепачкала лицо и отворот шинели.

Товарищи вынесли его подальше от расчета, оставили лежащим у дороги в надежде, что скоро за ранеными придут из медсанбата.