Поэтому птица в неволе поет - Майя Анджелу Страница 14

И вот настало это ужасное Рождество с его невыносимыми подарками: папа наш, с чванством, которое, как выяснилось позднее, было для него характерно, прислал нам свою фотографию. Мама подарила мне чайный сервиз: чайник, четыре чашки с блюдцами и крошечные ложечки – а еще куклу с голубыми глазами, розовыми щеками и желтыми волосами, нарисованными на голове. Не знаю, что досталось Бейли, а я, вскрыв коробки, отправилась на задний двор, к мелии. День стоял студеный, воздух был чист, точно вода. Скамейку покрывала изморозь, и все же я села на нее и заплакала. Подняла глаза – Бейли выходил из дворового нужника, вытирая глаза. Он тоже поплакал. Не знаю, говорил ли он себе раньше, что они умерли, и только сейчас узнал горькую правду – а может, просто острее обычного ощутил свое одиночество. Вслед за подарками пришли вопросы, задавать которые нам не хотелось. Зачем они нас сюда отослали? В чем мы провинились? В чем? Почему в наши три и четыре года нам на руки навесили ярлыки и отправили нас одних поездом из Лонг-Бич в Калифорнии в Стэмпс в Арканзасе под присмотром какого-то там носильщика (который к тому же сошел с поезда в Аризоне)?

Бейли сидел со мной рядом и в кои-то веки не уговаривал меня перестать плакать. Поэтому я поплакала, а он похлюпал носом – и, пока Мамуля не позвала нас обратно в дом, мы не обменялись ни словом.

Мамуля стояла перед елкой, которую мы украсили серебристым серпантином и дивными цветными шарами, и говорила:

– В жизни своей не видела таких неблагодарных детей. Маманя с папаней расстарались, прислали им такие замечательные игрушки, а они – бегом на мороз и в слезы?

Мы в ответ – ни слова. Мамуля продолжила:

– Ты-то, сестра, у нас, известное дело, чувствительная, а вот тебе, Бейли-младший, негоже мяукать тут, будто кощенка, только из-за того, что ты получил подарок от Вивиан и Большого Бейли. – Мы все равно не смогли выдавить ничего в ответ, и она спросила: – Мне чего, попросить Санту забрать все обратно?

Меня охватило жуткое чувство – будто меня рвут на два куска. Захотелось выкрикнуть: «Да! Скажи, пусть заберет!» Но я не двинулась с места.

Потом мы с Бейли поговорили. Он сказал, что если подарки действительно от мамы, может быть, она собирается приехать сюда и нас забрать. Может, она просто сердилась на нас за какой-то проступок, а теперь простила и скоро за нами пришлет. На следующий день после Рождества мы с Бейли выдрали из куклы всю начинку, однако он предупредил меня, чтобы сервиз я не трогала, потому что рано или поздно, днем или ночью, мама все-таки появится.

9

Прошел год – и в Стэмпс без всякого предупреждения приехал наш папа. В одно ужасное утро нас с Бейли рывком втянула в себя реальность. Мы – по крайней мере я – лелеяли такие красочные фантазии по поводу отца и воображаемой матери, а он своим видом разодрал все мои выдумки, точно дернул в полную силу бумажную гирлянду. Он подкатил к Лавке в чистом сером автомобиле (видимо, приостановился сразу за городом и протер его для пущей торжественности). Бейли, разбиравшийся в таких вещах, сказал, что это «Де сото». Отец поразил меня своими размерами. Плечи у него оказались такие широкие, что я испугалась, не застрянет ли он в дверном проеме. В жизни не видела такого рослого человека, и даже если он был не толстый – а я знала, что не толстый, – то казался толстым. Одежда была ему мала. Все вещи были ýже и шерстистее, чем было принято в Стэпмсе. А еще он был ошеломительно хорош собой. Мамуля ахнула:

– Бейли, сыночек! Господи ты Боже мой, Бейли!

А дядя Вилли выдавил:

– Ба… Ба… Бейли.

Брат мой произнес:

– Да чтоб я провалился. Это же он. Наш папа.

И мой семилетний мир свалился, подобно Шалтаю-Болтаю, – не соберешь обратно уже никогда.

Голос отца звенел металлическим половником о ведро, а еще он говорил на английском. На правильном английском, как директор школы и даже лучше. Раскатистые «р-р-р-р» он вставлял во все фразы с той же щедростью, с какой раздавал широкие улыбки. Уголки его губ оттягивались не вниз, как у дяди Вилли, а в стороны, а голову он постоянно наклонял то в одну сторону, то в другую и никогда не держал прямо. У него был вид человека, который не верит собственным глазам, да и собственным словам тоже. Он стал первым известным мне циником.

– Ух ты, вот он какой, папкин сын? Пар-р-рень, тебе кто говорил, что ты один в один я? – Он подхватил Бейли одной рукой, а меня – другой. – А вон папкина дочка. Вы тут хор-р-рошо себя вели, а? Ежели нет, мне бы Санта-Клаус непр-р-ременно доложил.

Я так им гордилась, что дождаться не могла, пока весть облетит город. А то вдруг все ребята не удивятся, какой у нас красивый папа? И как он нас любит – вон, даже в Стэмпс приехал! Стоит услышать, как он говорит, и глянуть на его машину и одежду – сразу ясно, что он богатей, у него в Калифорнии наверняка даже замок есть. (Я впоследствии выяснила, что папа наш работал швейцаром в одном из отелей Санта-Моники.) А потом мне пришло в голову, что меня начнут с ним сравнивать, и мне уже не хотелось, чтобы его видели. Может, он и вовсе мне не отец. Бейли-то наверняка его сын, а я, видимо, просто сиротка, которую они приютили, чтобы Бейли не было скучно.

Заметив, что он за мной наблюдает, я неизменно пугалась – мне хотелось сделаться крошечной, как Мальчик-с-пальчик. Однажды за обеденным столом я держала вилку в правой руке – отрезáла себе кусок жареной курицы. Нож я пропустила между первым и вторым зубцом – нас учили, что только так и можно, – и начала резать прямо по кости. Отец рассмеялся, раскатисто и басовито, я подняла глаза. Он передразнил меня, усердно двигая локтями.

– Чего, папкина дочка улететь захотела?

Мамуля засмеялась, дядя Вилли тоже, даже Бейли – и тот хихикнул. Папа наш гордился своим чувством юмора.

На протяжении трех недель в Лавке постоянно толпились его одноклассники или просто те, кто