От Берлина до Иерусалима. Воспоминания о моей юности - Гершом Шолем Страница 14

Кто-то скажет, что столь разные пути, которые мы, четверо братьев, выбрали для себя в дальнейшем, типичны для представителей еврейской буржуазии, и что наша по видимости общая среда происхождения практически не повлияла на судьбу каждого из нас. На выборах отец, как большинство немецких евреев, голосовал за левое крыло либералов. Мой старший брат Райнхольд, который ко времени нашего разделения проходил одногодичную военную службу связистом, гораздо раньше взял сторону правых и акцентировал свои ассимиляторские взгляды сильнее, чем отец. Он хотел телом и душой принадлежать к немецкой нации – и не только потому, что мы получили гражданские права в этой стране. Позже он вступил в Немецкую народную партию, занимавшую срединное положение между либерализмом и консерватизмом. Думается, если бы немецкие националисты привечали у себя евреев, он бы присоединился и к ним. В 1938 году он эмигрировал в Австралию, а вскоре после его 80-летия мы снова встретились с ним в Цюрихе, и моя жена, которая плохо разбиралась в немецких обстоятельствах, спросила у него, кем же он себя видит. Он отвечал даже с несколько излишним пылом: «Я немецкий националист». – «Что? – сказала жена. – Вслед за Гитлером?» – «Я не собираюсь позволять Гитлеру предписывать мне выбор мировоззрения», – ответил он. Она промолчала. Тогда же я твёрдо посоветовал ей даже не начинать с ним политических разговоров, которые ведут в никуда, а между тем мы должны уважать взаимные границы. Другой мой брат дополняет общую картину. Некоторое время он состоял членом «Демократического клуба», пойдя по пути наших родителей, особенно матери, словом, больше всего хотел, чтобы его оставили в покое, и по возможности не связывать себя никакими обязательствами. А ведь возрастная разница между нами четырьмя не превышала шести лет[39].

С. 88, 89. На сельскохозяйственной практике перед отправкой в Палестину в декабре 1921. Деревня Маркенхоф. 1921

В вышеупомянутом кружке “Jung-Juda” я участвовал с 1912 по 1917 год, но и позже, пока оставался Берлине, причём участвовал очень активно. Большинство членов нашего кружка в начале двадцатых уехали в Израиль и ещё в Германии проходили сельскохозяйственную подготовку в деревне Маркенхоф близ Фрайбурга-им-Брайсгау. Владелец поместья, сам еврей, доброжелательно относился к идее профессиональной подготовки в этой сфере, каковую идею теоретически отстаивали германские сионисты, хотя лишь немногие из них проявили готовность воплощать её на практике. В Маркенхоф приехали всего несколько молодых людей и девушек из Галиции, Буковины и Чехословакии. Позднее они составили ядро кибуца Бейт-Зера в Иорданской долине, который заметно расцвёл после ряда тяжёлых лет. Со многими его членами я по сей день сохраняю долголетнюю связь. На первом этапе своего существования эта группа носила название «Квуца Маркенхоф». Йосеф Барац из кибуца Дгания[40] называл её «наши йекке». Несколько человек оттуда, Беньямин Фройнд, Алекс Праг, Арье и Иегуда Кармель, Циппора Дойч и Шайндель Кохана, впоследствии прославились на весь трудовой Израиль.

Циппора Дойч (в будущем – Кармель; сидит справа) и Шайндель Кохана (стоит справа) – будущие основательницы кибуца Бейт-Зера

Кибуц Дгания. 1913

Но вернёмся к “Jung-Juda”. Эта группа частично состояла из детей ассимилированных семейств, откуда вышел и я, но были в ней и дети из семей правоверных или хотя бы частично соблюдающих закон, и среди таких – выросшие в Германии сыновья родителей восточноевропейского происхождения. Лучше всего были представлены старшеклассники из Софи-гимназиум, что в центре города, где был самый высокий процент учеников-евреев. Выходцы из Восточной Европы вызывали у меня совершенно особый интерес. В школе, которую я посещал, таких почти не было. С одним из них – родители его прибыли из Галиции – я свёл знакомство только в старшем классе. Разрушилась наша дружба лишь тогда, когда его цинизм взял верх над приверженностью сионизму.

Мой интерес к восточным евреям разделяли большинство моих тогдашних товарищей – и по вполне понятным причинам. Чем чаще мы в своих ассимилированных семьях сталкивались с неприязнью по отношению к восточным евреям, с презрительным отношением к их образу жизни, а презрение это порой принимало весьма откровенные формы, – тем сильнее притягивал нас именно этот тип людей. Hе будет преувеличением сказать, что особенно в годы Первой мировой войны, да и после неё, у нас бытовал своеобразный культ восточных евреев. Все мы прочли первые две книги Мартина Бубера[41] из серии о хасидизме, «Рассказы рабби Нахмана» и «Легеда о Баал-Шеме», которые вышли незадолго перед войной и принесли Буберу широкую известность. В моей жизни все эти восточно-еврейские знакомства и дружеские связи сыграли большую роль.

Одна из секций “Jung-Juda” привычно собиралась в кафе неподалёку от вокзала Тиргартен. Старшеклассники средних школ Западного Берлина дискутировали здесь по разным вопросам, планировали проведение докладов, в частности, поздней осенью 1913 года вели полемику с кружком приверженцев Густава Винекена и его ежемесячника “Der Anfang”[42]. Большинство участников кружка были евреи и сторонники учения Винекена о «молодёжной культуре» и противлении школам и власти родителей. Между нашими двумя лагерями практически не было общего базиса, но выступающие с обеих сторон сходились в том, что прояснение наших разногласий идёт только на пользу дела. Здесь же в один из вечеров, отданных общей полемике, я впервые увидел и услышал Вальтера Беньямина как ведущего оратора противоположного лагеря[43].

В 1912 году в центральной и северной частях Берлина образовалось другое ответвление “Jung-Juda”, участники которого каждые две недели устраивали лекции в обширном кулуаре гостиницы «У золотого гуся». Этот один из двух строго кошерных ресторанов в центральной части Берлина, находившийся в двух минутах от Старой синагоги, был выбран для наших общих собраний из уважения к выходцам из традиционно настроенных семей. Таких участников кружка здесь было ещё больше, чем в западных районах. Докладчиками тоже были преимущественно студенты, которые, как уже было сказано, рассматривали нас как своих последователей. Говорили о книгах, представлявших общий интерес с еврейской точки зрения, как, скажем, «Путь на волю» Артура Шницлера, первый, по-видимому, роман крупного прозаика, представивший на общий суд, с поразительным беспристрастием и остротой, кризис немецкоязычного еврейства