Нами Микоян - Екатерина Фурцева. Любимый министр Страница 14

«Дорогая Екатерина Алексеевна!

Простите, что я Вам все пишу письма, я никогда не бываю с Вами наедине, а мне так хочется Вам сказать, что я Вас полюбила. Но не за то, что Вы занимаете высокое положение. Я ведь одна на свете, хотя у меня и есть сестра, но у нее другие интересы и своя семья, а Вы стали близки моей душе. Мне от Вас ничего не нужно. Все, что хотел мой муж, и все, что я хотела сделать, благодаря Вам уже почти выполнено. Если сбудется выставка и будет успех, Вы не пожалеете о том, что приняли наш дар родине. Это все, о чем я думаю и мечтаю. Все остальное, как бы мне ни было трудно, я перенесу. А дальше мне все равно.

Только об одном я Вас прошу, знайте, что я Вам дала свое сердце, что я безудержно честная и верная, и что Вы всегда можете на меня рассчитывать. Я счастлива, что встретила Вас, хотя и в конце моей жизни.

Спасибо Вам за Ваше дружеское отношение ко мне.

Целую Вас.

Аня».

Фурцева тепло отнеслась к Анне Степановне Сориной и к творчеству ее мужа. Благодаря Екатерине Алексеевне в Москве была организована выставка признанного на Западе, но не очень известного у нас художника, а также выполнена его последняя воля — работы русского живописца переданы на родину.

Как «такое» пропустила цензура?

Из воспоминаний Ирины Скобцевой:

«Впервые я встретилась с Фурцевой накануне 1961 года. Никита Сергеевич Хрущев устраивал в Кремле встречу Нового года, куда была приглашена интеллигенция, представители руководства союзных республик, столичная элита. Мы появились вместе с Сергеем Бондарчуком, который начинал в то время работу над «Войной и миром».

Екатерина Алексеевна стояла в центре зала, подошла, поздоровалась и начала знакомить с присутствующими. Меня удивило то, что, представляя гостей, она прекрасно помнила не только имена и отчества окружающих, но и кто чем занимается, хотя гостей было не меньше 50 человек. И это была не просто холодная чиновничья память, чувствовалось подлинно доброжелательное отношение к людям…

Для Сергея Федоровича это было особое время: фильм «Судьба человека» получил главный приз Московского международного кинофестиваля в 1959 году и Ленинскую премию в 1960 году. Фильм шел по всему миру с ошеломляющим успехом, например, в Париже нас выводили через черный ход, чтобы мы могли тихо уехать в свою гостиницу.

К работе над «Войной и миром» Сергей Федорович приступил в августе 1962 года. История появления киноэпопеи непроста, и в первую очередь следует отдать должное… военным. В то время состоялась мировая премьера «Войны и мира» американского режиссера Кинга Уоллеса Видора, где блеснули прекрасная Одри Хепберн, Генри Форда, Витторио Гасман. Фильм поражал своим размахом.

Военные посмотрели фильм и заявили: «Американцы сняли нашу классику — 1812 год, причем достаточно уважительно это сделали. А почему бы и нам не сделать то же самое? Если что-то надо, мы всегда поможем». Они написали письмо в Министерство культуры с просьбой рассмотреть заявку. И тут же режиссером предложили Сергея Федоровича. Это было для него, как гром среди ясного неба.

Фурцева вызвала его к себе.

В чем заключалась мудрость этой женщины? Объявив о съемках «Войны и мира», она открыла двери режиссерам, которые сами уже думали об экранизации. Среди них — Ромм и Пырьев. Министр заявила, что у них равные возможности. Пырьев проявил недовольство возможной конкуренцией, и Бондарчуку в коридоре «Мосфильма» пришлось выслушать от него немало нелестных слов.

Работа началась. Около Донского монастыря Бондарчук снял пробный эпизод расстрела французами поджигателей Москвы. Снимал сам — от начала до конца. Именно в этой сцене Пьер бросает мальчишке, вцепившемуся в него: «Не трогай меня! Я предназначен для великого! Я должен спастись!» Эти слова говорит главный герой! Как Бондарчук не побоялся снять такое! Как цензура могла пропустить такое в те непростые 60-е годы. Уму непостижимо…

Сергей Федорович показал эпизод Фурцевой, и на коллегии министерства она его утвердила…

Работе над фильмом Фурцева помогала всерьез, всем, чем могла: запросто звонила министру обороны Гречко и просила его о чем-то, связывалась, например, с городским начальством Дорогобужа и уговаривала: «Ну, вы уж снимите в поле электрические столбы, чтобы картине не мешали…»

Бывало, что горячо спорили. Екатерина Алексеевна искренне верила в скорое пришествие коммунизма и потому считала, что будущее за самодеятельностью масс. Бондарчук старался деликатно донести до министра простую мысль, что искусство — это профессия. И актерство — тоже профессия.

…Хочу заметить, что творческие, талантливые люди много значат в нашей жизни. Но в те времена творческие успехи во многом зависели от высоких чиновников от культуры, от Фурцевой в очень большой степени. И она выполняла свои функции с искренним желанием помочь отечественной культуре в целом и талантливым людям в отдельности. Таких неравнодушных людей, как она, там наверху было мало».

Этот «рыжий» бесчинствует вокруг культуры

Из дневника Василия Кухарского:

«Нужно отдать должное Брежневу: когда его еще не одолели «застойные явления» внутри самого себя, Екатерина Алексеевна могла, как правило, опереться на его поддержку. Как-то я зашел к ней и сообщил, что Большому театру урезали дотацию на два миллиона рублей. Я не успел еще подробно об этом доложить, как она стала набирать номер правительственного телефона: «Здравствуйте, дорогой Леонид Ильич! Анекдоты происходят. Как только госбюджет дает трещину, этот рыжий (имелся в виду министр финансов В.Ф.Гарбузов. — Н.М.) начинает бесчинствовать вокруг культуры. Дотация и так мизерная, а он взял и снял два миллиона Большому театру. А чем это грозит, ты и сам знаешь».

На том конце провода продолжительное кряхтение, а затем ответ: «Ты же в курсе порядка, Екатерина Алексеевна. Почему сразу ко мне, обратись сначала…» Фурцева прерывает: «Без тебя ничего не выйдет». И началась канитель.

Через полчаса звонит «рыжий»: «Опять жаловалась главному?» — «Ты меня знаешь, Василий Федорович, жаловалась и буду жаловаться!» — «Знать-то я знаю. Позвонила бы прямо мне, договорились бы. Главному можешь не писать, разговаривал со мной лично. Вопрос решен». Таких пыток словом, где проявлялась смелость на грани риска, Брежнев от Фурцевой претерпел немало.

Постоянное внимание Фурцева уделяла общению с интеллигенцией. Имела редкое качество распознавать выдающийся талант, причем чужим мнениям не доверяла, убеждалась только сама, увидев или услышав. А уж потом оказывала помощь, никогда не носившую характер благодеяния.