Кристина Жордис - Махатма Ганди Страница 14

Противодействие со стороны юридического сообщества лишь увеличило его славу в Южной Африке (большинство газет осудило его оппонентов), и эта известность, как он сам признавал, упростила его задачу. В его бумагах и речах мысль была безупречно ясной, слова — безукоризненно точны, честность — непоколебима. Поэтому, представляя поправку к новому законопроекту о праве голоса (первый законопроект королева все-таки отклонила), министр Наталя подчеркнул новое значение Индийского конгресса Наталя — органа, обладающего выдающимися руководителями, с которыми приходится считаться в политической жизни. Ганди посоветовал своим согражданам принять этот новый закон: благодаря петиции королева не ратифицировала откровенно расистский нормативный акт, и хотя второй вариант тоже оставлял желать лучшего, в представлении Ганди это была значительная победа.

Обладая внушительной суммой денег и красивым домом, выходящим на бухту Дурбана: «Я поселился в прекрасном маленьком домике, в хорошем районе. Домик был также соответственным образом обставлен», — в 1896 году Ганди отправился за своей семьей.

Согласно индусскому представлению о цикле жизни можно находиться на одной его стадии, потом покинуть ее и перейти к другой. На том этапе своей жизни (когда ему не исполнилось еще и тридцати) Ганди был хозяином дома, имел семью, умудрялся сочетать адвокатскую деятельность с призванием реформатора и поисками истины. И скоро должен был разбогатеть или, по меньшей мере, стать очень зажиточным человеком. Позднее он станет «религиозным революционером нового типа», новатором-фантазером, который, бросив все свое имущество, полностью посвятит себя служению обществу, то есть поискам Бога, аскетом, который, беспрестанно работая над собой, предаст себя в руки высших сил. Но в представлении индусов между двумя этими состояниями нет никаких противоречий, наоборот, это естественное развитие, постепенное расширение поля деятельности, желание заходить все дальше в познании себя и служении другим — пока не отдашься ему совершенно. Мы видели, как он с мелочной точностью вел свои счета и скупо расходовал средства, скрупулезно заботился о своем здоровье и терпеливо упражнял свое тело; он научился управлять бюджетом и пользоваться своими физическими ресурсами, чтобы извлекать из них наибольшую пользу. Вскоре он сделает эти опыты над собой доступными для других, расширив изначальную область исследований и применения и занимаясь уже не только домом, но уже общиной, после — целой страной, потом — обширным миром эксплуатируемых. Лечить, учить, реформировать, управлять и в первую очередь управлять собой — собой и своими желаниями, — как учит «Бхагавадгита»: вот дело для божьего работника. Он захотел всю свою жизнь оставаться божьим работником, принимая официальную власть лишь для того, чтобы отказаться от нее (и прекрасно зная, что от этого его влияние лишь усилится). Все бедняки Индии стали его семьей, а вся Индия — его полем деятельности.

Каким образом совершился переход от одной стадии к другой на фоне политической борьбы в Южной Африке — вот вопрос, поставленный началом его зрелости.

Во время краткого пребывания в Индии он познакомился с Гокхале[66], который полностью посвятил себя общественной жизни[67]. Мудрый и уважаемый лидер стремился окружить себя талантливой молодежью и вместе с великим Тилаком[68], «политиком до мозга костей», вечно несогласным со своим более умеренным старшим братом, заложил основы идеологии, полностью противоречившей гандиевскому ненасилию (при этом, как и Ганди, опираясь на религию). Однако они договорились о том, чтобы устроить Ганди встречу и большое собрание. Ганди всколыхнул общественность речами и памфлетами (один из них он за месяц написал в Раджкоте и разослал во все уголки страны — влиятельным людям и в газеты, по отработанной схеме, — его быстро пришлось переиздать), он получил восторженную поддержку прессы и главных лидеров, работал не покладая рук… В результате молва о его подвигах достигла (в искаженном варианте) Южной Африки, где он в одночасье стал самым известным и ненавистным в стране вожаком.

Его высказывания по-прежнему были умеренны. Однако его обвинили в том, что он «облил помоями» землю, которая его приютила, «вывалял в грязи европейцев из Наталя, чтобы они стали так же черны, как его собственная кожа». Корабль, на котором он привез свою семью, был забит «иммигрантами-кули»; к несчастью, практически одновременно в порт зашел другой корабль с таким же грузом: Ганди обвинили в организации нашествия, волны иммиграции в Наталь. Две тысячи европейцев собрались, чтобы помешать индийцам высадиться на берег, а потом чтобы убедить их вернуться в Индию, пригрозив сбросить их в море, если будут сопротивляться. Ни живы ни мертвы индийцы все-таки остались. Портовые власти отправили их в карантин под предлогом случая чумы, зафиксированного в Индии. Все это время ненавидимый европейцами Ганди, виновник всей этой беды, старался подбодрить соотечественников. Тщетные угрозы раздавались почти месяц, после чего индийцам разрешили сойти на берег. За исключением Ганди, который должен был дождаться ночи. Ему пришлют подмогу, чтобы защищать его в случае нападения. Наконец он ступил на твердую землю. Толпа тотчас узнала его и жестоко поколотила.

«Я почувствовал себя дурно и попытался опереться на ограду дома, чтобы перевести дух. Но это было невозможно. Меня продолжали избивать. Случайно мимо проходила жена старшего полицейского офицера, знавшая меня. Эта смелая женщина пробралась сквозь толпу ко мне, раскрыла свой зонтик, хотя никакого солнца уже не было, и стала между мной и толпой. Это остановило разъяренную толпу, меня невозможно было достать, не задев миссис Александер»[69].

Тут прибыло подкрепление, и Ганди проводили в дом друга. «Надвигалась ночь, а из толпы неслись крики: “Давайте сюда Ганди!”» Ситуация складывалась угрожающая, так что господин Александер, опасаясь за жизнь Ганди, его друга и его семьи, посоветовал ему бежать, переодевшись в чужое платье. «По предложению м-ра Александера я надел форму индийского полицейского, а голову обернул мадрасским шарфом так, чтобы он меня закрывал, как шлем. Один из двух сопровождавших меня агентов сыскной полиции переоделся индийским купцом и загримировался, чтобы быть похожим на индийца». Пока они бежали через черный ход, храбрый мистер Александер, отвлекая внимание толпы, распевал вместе с ней:

«Повесьте старого ГандиНа дикой яблоне!»

Когда хитроумный шеф полиции сообщил толпе, что птичка упорхнула, многие рассмеялись, а меньшинство продолжало кипеть от бешенства.