Тим Милн - Ким Филби. Неизвестная история супершпиона КГБ. Откровения близкого друга и коллеги по МИ-6 Страница 14

После двухдневной поездки в Будапешт по реке и заключительной недели во Франкфурте я вернулся в Англию. В сентябре 1934 года с работой было трудно. Кроме того, я слег с ангиной. Для моего выздоровления Дора Филби предложила домик, который сняла в Северном Уэльсе. Он выходил окнами прямо на живописную узкоколейку между городками Блайнай-Фестиниог и Портмадог. Здесь мы с матерью провели пару недель. Поезда, которые под воздействием одной лишь силы тяжести двигались на запад, прекратили движение к концу лета, и теперь до ближайшей дороги было полторы мили. Это было восхитительное место.

В последний день 1934 года я наконец нашел себе работу — в качестве копирайтора в фирме S.H. Benson Ltd9, одном из крупнейших рекламных агентств в Англии. Ким тем временем занялся журналистикой, приступив к работе в Review of Reviews. Мы оба начинали с четырех фунтов в неделю. Через пару месяцев мне уже платили пять фунтов; о карьерном росте Кима я никогда не слышал.

Но к тому времени у него на уме, по-видимому, вертелись куда более важные вещи…

Глава 3

Критический период

В течение последующих нескольких лет, вплоть до октября 1941 года, я был несколько меньше связан с Кимом, чем прежде или чем впоследствии. В моей жизни на первый план вышли работа, брак, война и многие другие события. Что касается Кима, то большую часть времени, начиная с 1937 года, он находился за пределами Англии. Этот период подробно описан в литературе о Филби, и я не намерен повторяться. Все, чем я могу поделиться с читателем об этом, очевидно решающем, этапе в жизни Кима, — это то, какое впечатление он производил в то время лично на меня.

Согласно принятому предположению, в некоторый момент после вербовки русскими Киму было приказано порвать с левыми взглядами и создать новый имидж человека, сочувствующего нацизму и фашизму; он вступил в Англо-германское товарищество, стал посещать официальные немецкие приемы и посетил Берлин. По поводу этих метаморфоз было опубликовано так много книг, что я даже готов им поверить, да и сам Ким подтверждает это во введении к своей книге. Ким, однако, пишет, что главной причиной была не столько «отмывка» его «заражения» левыми взглядами, сколько срочная задача сделать из него осведомителя об «откровенных и тайных связях между Великобританией и Германией».

Так или иначе, этот новый имидж, должно быть, в то время не произвел на меня слишком большого впечатления. Например, я совершенно забыл о деятельности Кима в Англо-германском товариществе и о его неудавшихся попытках издать финансируемый немцами отраслевой журнал, пока не прочитал об этом в октябре 1967 года в Sunday Times. Все это тем более странно, поскольку, как мне теперь напоминают, моя собственная сестра Анджела какое-то время фактически помогала Киму в работе над журналом. Она говорит, что, как только они подготовили материал для первого номера (который так и не вышел), значительную часть дня в конторе они с Кимом тратили на составление кроссвордов и т. п.

Политическая точка зрения Кима, конечно, подверглась определенному пересмотру. Он больше не придерживался явно левых взглядов и, судя по всему, пересматривал свои прежние позиции. Полагаю, что он, видимо, начинал более трезво смотреть на реальный мир. Я вполне мог это понять, поскольку сам работал в стенах частного предприятия, и мне это нравилось. Но я никогда бы не подумал, что он может превратиться в пронациста или профашиста. В период итальянского вторжения в Абиссинию осенью 1935 года он был решительно настроен против режима Муссолини и выступал против последующего соглашения Хора — Лаваля[18]. Не припоминаю, чтобы он говорил о ремилитаризации Гитлером Рейнской области в марте 1936 года, но, если бы он произнес хоть слово в одобрение таких действий, это произвело бы на меня сильное впечатление. Я помню, что в период вынужденного отречения от престола короля Эдуарда VIII он выражал поддержку монарху и был против политики премьер-министра Стэнли Болдуина, но это никак не было связано с предполагаемыми симпатиями Эдуарда к нацистам.

Предполагалось, что Киму пришлось несколько сгладить тон во время бесед со старыми друзьями. Без сомнения, он понял, что я сочту это весьма неубедительным. С другой стороны, во время наших встреч в 1935 и 1936 годах зачастую присутствовали и другие люди; если он придерживался со мной одной линии, а с другими, в более широком кругу, вел бы себя иначе, от моих глаз это бы никак не укрылось. Я действительно припоминаю одно из его тогдашних высказываний — не в компании — о том, что, хотя Маркс добился замечательного успеха в анализе экономических и политических сил, в целом он оказался не в состоянии предвидеть или дать какое-либо объяснение росту национализма. Я воспринял это утверждение как свидетельство того, что его взгляды по поводу марксизма подверглись существенному пересмотру; но, возможно, все это было частью плана по обеспечению скрытности операции.

Но кое-что все же стоит отметить. Существовала возможность, — которая с течением времени становилась все более вероятной, — что Великобритания и Германия вскоре будут втянуты в войну друг с другом. Русские проявили бы крайнюю неблагоразумность, если бы позволили Киму слишком явно обозначить свои немецкие симпатии. Хотя маловероятно, что после начала войны он, как и его отец, оказался бы фактически интернированным, что серьезно помешало бы ему просочиться в британскую разведку или правительство. Очевидно, ему нужно было постепенно «очистить» свое коммунистическое или марксистское прошлое. Определенное разочарование в левом движении и, возможно, политический цинизм в целом — вот что, наверное, оказало наибольшее влияние, и Ким действительно иногда давал это понять. Если бы русские действительно убеждали его занять прогерманскую позицию, причем не особенно скрывая своих намерений, может ли это служить признаком того, что, по их мнению, Великобритания и Германия будут сражаться в одном лагере — против Советского Союза? Я лично убежден в том, что утверждения о его якобы очевидном переходе на прогерманские позиции сильно преувеличены.

По поводу брака Кима и Лиззи ходили разные слухи. Некоторые говорят, что с самого начала брак был фиктивный — либо чтобы угодить русским, либо чтобы вытащить ее из Австрии. Другие утверждают, что брак был настоящим, но впоследствии по настоянию русских им пришлось развестись. Но когда их видели вместе, ни у кого не возникало ни малейших сомнений в том, что их брак настолько же реален, как и любой другой. Лиззи, вероятно, изменила образ жизни Кима даже больше, чем это обычно происходит в браке. Раньше он вел себя как закоренелый холостяк; насколько мне известно, у него никогда не было подруги. Теперь же в их семье царила атмосфера уюта, домашнего тепла и легкой богемности.