Лев Успенский - Письма последних лет Страница 14

А «метро» в Нью-Йорке многие наши авторы именовали «подземкой» и были вполне правы; я даже огорчен, что это слово у нас заменено претенциозно-парижским «Метро».

Не ощущаю я как вульгаризмы и «Александринка», «Мариинка», вероятно, именно потому, что помню уймы интеллигентов (и «золотой молодежи») 1900–1910-х годов, с полной свободой произносивших эти слова и не видевших в них ни тени пренебрежения. Не было его в названии «Техноложка» и многих других таких же «полуаббревиатурах»-полузапанибратизмах, Ведь так именовали только места приятные, дорогие…

1978. I. 28

Ленинград

Многоуважаемый т. К.

Существует ядовитое утверждение, что в России (думаю — в других странах такие анекдоты распространены также) вышла в свет одна-единственная книга без единой опечатки. Это «Апостол», выпущенный в свет в 1564 году. Утверждение это хоть и не бесспорно, но близко к истине.

Так как с момента выхода в свет моей «Культуры речи» прошло значительно меньше лет, чем со дня рождения «Апостола», тем не менее мне сегодня, на третьем году этого события, представляется уже невозможным с достаточной твердостью указать на истинного виновника опечатки «вуда — водá». Думаю, что это не моя описка, потому что я еще в 20-х или 30-х годах, смотря постановку Вс. Мейерхольда «Трест ДЕ», любовался, как изящно там показывается, что толпящееся на сцене множество людей, танцующих на балу у Пилсудского (или кого-то в этом роде), не русские, а поляки.

Приходит известие о каких-то важных успехах большевиков. Одной даме делается дурно. К ней бросаются на помощь кавалеры в раззолоченных мундирах, с криком: «Вóды, вóды!» Вся остальная сцена идет на чистейшем русском языке, но «знак польскости дан одним только перемещением ударения». Я столько раз приводил этот пример и устно и письменно, что навряд ли мог допустить ошибку. Как и «чьими руками» она возникла, разыскивать не берусь. Скажу только, что корректура «Культуры речи» была очень сложной, ибо типография осваивала усовершенствованную машину (управляемую, если не ошибаюсь, ЭВМ), и я вполне мог пропустить опечатку, так же как корректор мог принять мой знак «акцента» над «о» за исправление «о» на «у».

Во втором случае Вы обнаружили чистокровнейшую опечатку, вызванную, как Вы справедливо подозреваете, с одной стороны, небольшим знанием иностранных языков, свойственным нашим полиграфистам, с другой же — той сверхнонпарелью, которую издательство избрало для моей «Культуры речи».

Должен сказать Вам, что, проявив изрядный уровень «пупсологии», Вы в данном случае сражались с ветряными мельницами. Ни о каком «пупсе» я на стр. 1? — й не упоминал и упоминать не собирался. Строку 4 снизу надо было, по моему замыслу, печатать так: «И куклу она станет звать „ПУПЭ“» (ср. французское «poupel»), а вовсе не «пупЗ». Не говоря о том, что я отлично помню слово «ПупСик», я достаточно владею французским, чтобы не поставить на конце слова «пупэ» буквы «3». Но тут я могу сказать смело: а) шрифт настолько мелок, что не отличить при корректуре «э» от «з» в мои 75 лет было вполне простительно; б) такого рода ошибки вообще недопустимо считать ошибками авторов — их должны отыскивать корректоры. И в) упомянутая выше ЭВМ в наборе по причинам, о которых я, профан, и догадываться не могу, заменила буквой «з» почти все буквы «н» моего текста и многие другие. Как видите, в борьбе машины и человеческого разума в большинстве случаев восторжествовал последний, но вот перед Вами — последний свидетель этой сокрушительной битвы.

А теперь… …Вы правы: обе найденные Вами ошибки реально допущены. Но, простите меня, — неужели кроме них Вы ровно ничего хоть отчасти любопытного на всех 95 страничках книжки так-таки и не заметили? А ведь это довольно грустно, как Вам кажется?

1974.VII.23

Ильичево под Ленинградом

Многоуважаемый П. Г.

Когда речь заходит о феноменах языка, я вступаю в дискуссию никогда не «по велению долга», а всегда «по велению сердца».

Ваша ненависть к суффиксу «-ир», действительно заимствованному из немецкого языка, но, полагаю, не во времена Бирона, а скорее во времена Фохта и Молешотта, в XIX веке, и, пожалуй, во второй его половине, — законна.

Надо сказать, что у Вас были мощные предшественники в ополчении против этого богомерзкого «-ир».

Так, например, содружество эстетов, групповавшихся (так, что ли?) вокруг дореволюционного журнала «Аполлон», печатало во всех своих статьях слово «цитировать» только как «цитовать». Во дни моего студенчества половина профессоров Гос. инст. искусств «цитовали», вторая половина «цитировали».

Я лично не испытываю к этому варваристическому суффиксу (или «морфологическому варваризму», как Вам угодно) какой-либо активной ненависти. Правда, я полагаю, как и Вы, что во многих заимствованных словах он отяжеляет их строение. Так, например, то самое «авиационное» планировать, которое Вы бросаете, как кость, любителям «-ирования», если разобраться в его составе, происходит от французского глагола «planer», т. е. — «плянэ». Естественно было бы от этого глагола «плянэ» произвести наше «плановать», но мы почему-то к французскому глагольному корню предпочли присандалить немецкий «-ир». Почему? Вероятнее всего, как раз потому, что в те годы, когда слово диффунд-ир-овало в наш язык, слово «планировать» в тогдашней бесплановой империи было словом редким, а вот мужицкое «плановать», т. е. именно «раскидывать умом, как действовать», было широко известно. Сколько раз я сам слыхал от милых мне моих «скобарей»: «Не, уж у мяня всё давным-давно оплановано, где дом ставить, где — пуню…»

Интеллигенция, естественно, предпочла «планировать», а не «плановать», и, вероятно, в обоих случаях, поскольку слова-то входили в живую речь не одновременно и не в одном общественном слое.

Я думаю, и Вы чувствуете, что НАЦЕЛО ЗАПРЕТИТЬ суффикс «-ир» уже не удастся: он въелся в наш язык. Безусловно, лучше всего идет он к глаголам с иноязычной основой. <…> Навряд ли Вы будете настаивать на том, чтобы солдаты МАРШЕВАЛИ, а не МАРШИРОВАЛИ, чтоб летчики «пиковали», вместо того чтобы «пикировать», и «бомбовали» там, где до некоторых пор «бомбардировали». Кстати: «бомбардировали» всегда только артиллерийские орудия; недаром Петр I был «бомбардиром», до Бирона. А вот летчики с самого начала стали бомбить, и действие по этому глаголу стало именоваться «бомбежкой», а не «бомбардировкой». Почему? Ну, как сказал Пушкин: «поэту и орлу и сердцу девы нет закона». Он мог бы прибавить: «И языку, по крайней мере — в некоторых вопросах…»