А. Петрункевич - Маргарита Ангулемская и ее время Страница 14

Такого, как у Платона, рассуждения о любви совершенно достаточно, чтобы мы увидели, на какую мистически-философскую высоту поднимается королева, говоря о горькой судьбе двух несчастных любовников. Но нельзя не признать, что новеллы написаны со всей откровенностью XVI века и что Маргарита отдала свою дань эпохе, в которую жил и писал великий Рабле.

Теперь перейдем к рассмотрению отношений, связывавших Маргариту с ее матерью и братом. Несмотря на всю разницу этих людей, самая нежная, самая преданная любовь соединяла их. Это отмечали современники, а сама Маргарита в одном из стихотворений назвала себя «маленьким углом совершенного треугольника» (un petit point de ce parfait triangle).

Мы уже сказали, что Луиза боготворила своего сына, и ее любовь, казалось, с каждым годом все увеличивалась. Разлука для них была нестерпима. Луиза могла гордиться тем, как относились к ней дети. Рассказывают, например, что Франциск всегда разговаривал с матерью, почтительно обнажив голову или опустившись перед ней на одно колено. Сама Луиза отмечает в своем журнале, что когда она однажды заболела, то Франциск обратился в сиделку и целую ночь не отходил от постели больной.

До нас дошло свыше полутораста писем Маргариты к ее брату. Они написаны в разное время, но сходны в одном: каждая строка в них идет прямо от сердца и продиктована неподдельной, никогда не ослабевающей любовью. В этой любви есть все: забота, помощь, ласка, нежность – она дрожит над ним, как мать над ребенком; в этой любви нет только эгоизма – ему все прощалось, для него все переносилось. Маргарита поклонялась своему брату, в нем воплощался ее идеал. Стоит только прочесть некоторые из ее стихотворений, обращенных к Франциску, например его характеристику в поэме «Корабль», чтобы убедиться в этом:

Он тот, на кого любуютсяземля, море и небо.И земля ликует,видя его блещущимнесравненной красотой.Море смиряется перед его страшной мощью.Небо опускается, покоренное любовью,чтобы смотреть на того, чьи добродетелитак расхваливали ему.Он говорит и обращается как господин,достойный повелевать над всеми;он все знает…Он прекрасен лицом и цветущ,с темными волосами, высокого роста,смелый, мудрый и отважный в битвах;милостивый, мягкий и скромный в своем величии;сильный, могущественный и терпеливый;на земле он – как солнце на небе.В тюрьме ли, в горе ли, в печали —он всегда познаёт Бога.Словом, он один достоин быть королем.

Всюду, где только заходит речь о Франциске, подбираются образы и выражения, кажущиеся нам теперь неподходящими по своей экзальтированной страстности. Но не забудем, что здесь мы имеем дело с XVI веком. Тогда люди и думали, и чувствовали не так, как теперь, не говоря уже о том, что внешние выражения внутренней жизни отнюдь не походили на современные. Для того чтобы мало-мальски верно понимать людей, живших века тому назад, отбросим все наши теперешние нормы, вводящие нас в заблуждение, когда мы начинаем судить и квалифицировать прошедшее с применением современных понятий.

Преувеличение составляет одну из характерных черт XVI века. Мы это должны постоянно помнить и не понимать буквально то, что является удовлетворением известных литературных требований эпохи.

Нельзя не упомянуть здесь об одной догадке, которая возникла в 40-х годах нынешнего столетия[38] у издателя писем Маргариты и произвела сенсацию, главным образом, своей романтичностью. Во второй эпистолярный сборник (Génin. Nouvelles Lettres de la reine de Navarre, adressées au roi François I, son frère. Paris, 1842) вошли 137 писем Маргариты к Франциску. Среди них есть одно письмо без подписи, написанное не ее почерком, неизвестно в какое время и по какому поводу, без ее обычных обращений (здесь обычное обращение Маргариты к брату «Monseigneur» всюду заменено словом «Sire»), – темное по содержанию и поддающееся стольким толкованиям, сколько толкователей. И вот это-то письмо навело составителя сборника на мысль, что Маргарита «была жертвой той роковой страсти, которая три века спустя погубила сестру Рене в романе Шатобриана».[39] Это предположение, основанное на единственном документе, нашло все-таки последователей среди историков: версию поддержали, например, Ж. Мишле и А. Мартен. Один из них, Мишле, сделал даже больше: руководствуясь своей симпатией к Маргарите и антипатией к Франциску, он исказил тот единственный документ, который породил версию, и представил Маргариту жертвой капризного и жестокого брата. Л. де Ломени (Loménie) пишет о Мишле:

…Из этого письма, такого неопределенного, такого темного, создал целую драму, очень определенную, которую довольно трудно передать в деталях и которая имеет лишь один маленький недостаток, а именно: эта драма находится в полном противоречии с тем самым документом, из которого она якобы почерпнута.

Все биографы Маргариты – г-жа д'Осонвиль (m-me d'Haussonville), В. Люро (Luro), Г. де ла Феррьер (H. de la Ferrière), Леру де Ленси (Le Roux de Lincy), Ф. Лотхайссен (Lotheissen) и другие – отбрасывают версию «как у Шатобриана», считая ее совершенно фантастической и не заслуживающей серьезного внимания.

Прибавим к этому, что никто из историков XVI века не заподозрил королеву Наваррскую в безнравственности, и даже Брантом, хроникер придворных приключений известного рода, не нашел ничего пикантного, чтобы включить в биографию Маргариты. Напротив, на первой же странице он говорит о ее «великих добродетелях». Таким образом, в эпоху, когда распущенность нравов была очень и очень велика, когда почти ни одно мало-мальски известное имя не могло не упоминаться в скандальных хрониках, когда при дворе господствовали фаворитки в совершенно признанном звании королевских «метресс», одно только имя осталось незапятнанным, имя Маргариты Ангулемской-Валуа.

Франциск по-своему любил ее. Можно даже признать эту любовь его единственным глубоким чувством, но он был эгоистом, а потому и любовь его была эгоистична. В тяжких жизненных ситуациях он всегда обращался к сестре; он нуждался в ее нравственной поддержке, в ее руководстве. Когда блеск его царствования померк, когда сам он из молодого, полного сил, цветущего юноши превратился преждевременно в старика и, почувствовав себя слабым и одиноким, беспомощно простонал: «Как мрачно кругом, как холодно на сердце», один человек отозвался на его жалобу, один человек пришел согреть его – Маргарита.

Глава 5

Реформация

Общественное движение, охватившее всю Германию в 20-х годах XVI столетия, не могло пройти незамеченным во Франции, тем более что почва здесь была во многих отношениях уже подготовлена к принятию Реформации. Поводом для начала реформационного движения во Франции, как и в Германии, послужили многочисленные злоупотребления, чинимые католической церковью. Распущенность французского духовенства достигла при Франциске I колоссальных размеров. Папа римский Лев X отдал в распоряжение короля многочисленные епископства и аббатства.[40] Духовные места раздавались королем в силу Болонского конкордата совершенно произвольно. На них смотрели исключительно как на статью королевского бюджета, позволившую щедро вознаграждать за любую услугу, не касаясь государственной казны. Например, известно, что скульптору Бенвенуто Челлини было дано аббатство за его серебряную статую, оцененную в 2 тысячи дукатов.