Анатолий Вишневский - Перехваченные письма Страница 14

Доброе начальство принесло в коридор две сосны, на одной из них несколько электрических ламп и куски ваты. Кроме того, 25-го получили по ложке каши, кроме обычного супа. C'est touchant[15].

Продолжаю думать о работах — это, по-видимому, единственный и простой способ выйти на относительную свободу. Однако не слишком тороплюсь, боясь холодов, — а так недели через три, когда морозы спадут и зимы останется уже немного. Хочу отослать мой шикарный френч, продайте его — он мне больше не нужен, а деньги пригодятся в Вологде. Мне же взамен пришлите рубаху вольноопределяющегося (теплую, суконную), а если ее не найдете, то ту, которую я носил в Зиновьеве, полотняную (не китель).

Кончаю письмо, так как тушат свет. До свиданья, целую тебя, привет всем.

Даниил Заточник

Я сплю действительно на досках, но от сего не страдаю, благодаря мешку. Постельного белья не надо — не во дворце ведь, — а носильное белье — раз в две недели. En prison comme en prison[16]. Но у меня нет рукавиц; пришли потеплее, на работах я без них мерзну.

Как грустно со Шпалерной! По слухам, там много строже, чем здесь.

В Вологду выписывались уже семьи — но не как правило, кто как попадет.

Русская Мысль мне очень нравится, не знал, что такой хороший журнал. Это наше Revue des Deux Mondes.

Итак, с Новым годом. Настроение у меня ровное. Читаю Библию Жоржа. Если можно, пришли и мне таковую, покомпактнее, на русском языке. Они, кажется, недороги.

У входа в Трубецкой бастион какой-то неунывающий остряк начертил надпись ворот ада («Оставь надежду…» и т.д.). Это произвело на меня удручающее впечатление, и я думал, что масса шансов не выйти из этой клоаки. И вот, однако, вышел и не без юмора вспоминаю те сентябрьские дни. Да послужит это предзнаменованием и для будущего.

Больше обедни не разрешили, но и на том спасибо. Репрессий не ждем, на Арсенальной же за одну попытку запросить о всенощной церковь была немедленно обращена в кинематограф и зал для танцев.

До свиданья, крепко целую тебя[17].

Иоанн VI

Я была на кухне, готовя что-то из обычного овса — того самого, которым кормят лошадей. Его выдавали нам вместо хлеба. Мне удалось достать большую соленую селедку, и я пропустила все, сырой овес и селедку — с головой, костями и всем остальным, — через мясорубку. Я только что положила все это в большую кастрюлю и залила водой, когда внезапно дверь кухни отворилась, и вошел Кот. Я едва не уронила кастрюлю на пол от изумления. Неужели это Кот? Это было похоже на чудо.

О том, что происходило за сценой, мы узнали только много позже.

На следующий день после визита к Стасовой мама узнала, что единственный в мире человек, которого любит эта женщина, — ее родная сестра Яковлева. И что в это время Яковлева умирала от испанки. Мама поспешила к ней. Вначале ее не пустили, но потом, она каким-то образом прошла, приблизилась к постели умирающей, упала перед ней на колени и стала молить за сына. Она попросила Яковлеву сказать о ее просьбе сестре, когда та придет, оставила свое имя и вернулась домой.

После маминого ухода больной стало очень плохо. Было ясно, что она долго не проживет. Женщина, которая ухаживала за ней, срочно послала за ее сестрой. Когда та пришла, Яковлева стала без конца твердить ей одну и ту же фразу: «Верни матери ее сына! Верни матери сына!» В конце концов Стасова вышла в соседнюю комнату и там спросила, о какой матери и о каком сыне говорит ее сестра. Ей показали мамину записку. Любовь к сестре перевесила все, она вернулась к постели больной и сказала. «Хорошо, мать получит своего сына. Я сделаю то, о чем ты меня просишь».

Умирающая женщина улыбнулась с признательностью. С этого момента она пошла на поправку и через несколько дней была здорова.

Глава 3

РАЗГРУЗКА ТЮРЬМЫ

Из писем января 1919

От Татищева Дмитрия, камера 108

Здесь, Церковный пер, 6, кв. 12

Вере Анатольевне Татищевой

Давно не имел писем, последнее получил прошлый вторник — с радостной вестью о Николае. Как-то живете вы? Ужасно тяжело так мало о вас знать. Я могу писать только два раза в неделю, вы можете чаще, пусть пишут девочки. Вы, кажется, можете писать мне и закрытые письма, конечно, будут здесь цензурировать.

Два раза не брали отсюда моих обратных посылок. Здесь недовольны тем, что им приходится носить вниз и обратно наверх, а так как я знаю, что вам приходится здесь долго дожидаться, то не лучше ли определить один день в неделю, когда я буду их приготовлять, но тогда уж пусть их берут. Назначим пока понедельник, потом напиши, какой день тебе удобнее.

Чувствую себя крепче и сытее, благодаря увеличенным посылкам и больничной порции, которую мне назначили, но только у меня теперь распухли ноги, почему я был сегодня у доктора.

Если тебе трудно присылать такие передачи, что несомненно, то имей в виду, что можно обратиться в Датский Красный Крест, от которого некоторые знакомые здесь получают передачи; они хотя и не могут заменить вполне домашние, могут помочь, их присылают 2–3 раза в неделю, в дни, когда нет общих передач.

Из писем февраля 1919, из Москвы

Мое дело с поступлением в Красную Армию, кажется, налаживается, по-видимому, завтра буду принят. Здесь трудно с квартирами — холодно и переполнено, почему я еще не обосновался. Провел ночь на Сивцевом, сейчас пишу от Екатерины Николаевны, которая тебе шлет привет.

Передала ли ты мое письмо Стасовой? Если нет, это надо сделать как можно скорее. Для папа готовится еще посылка — столько же хлеба и 1 ф. сала. Но и здесь все бедствуют, пожалуй, не меньше петроградского. Петр болен и многие другие тоже — от истощения.

В общем здесь довольно приятно, погода солнечная, морозная, довольно бодрящая. Я усиленно занимаюсь чтением, хожу в Третьяковскую галерею, был на патриаршей обедне. Встречаюсь со старыми друзьями. Меня усиленно откармливают и балуют.

Вчера у меня были две приятные неожиданности: получил ваши письма с посылками и откомандирован на завод, о чем давно мечтал. Сегодня уже выезжаю. По приезде напишу.

Я нес это время караульную службу, которая в общем не была обременительна; раз только морозило сильно, больше 20° с ветром, так что ночью было трудно выстоять. Зато хорошо питался и имел удовольствие наслаждаться Кремлем и переулками в чудные солнечные дни. Тишина здесь потрясающая, трамваи, к счастью, стоят, везде масса снегу, как в деревне. На заводе, куда я еду, находится Иннокентий.