Эндель Пусэп - Тревожное небо Страница 14

— Лес сплавляют, — замечает Валера знающе, — вот бережок-то и подстригло.

Вот оно что-о! Сотни тысяч бревен, сплавляемых из года в год молем, стерли с берегов все и вся.

Справа под косогором стоит ряд светлых цистерн. Склад горючего. Чуть поодаль, вниз по реке, показывается поселок. Новый просторный магазин. Отделение связи. Тут же, за мостом, столовая.

— Как называется поселок? — кричу я, высовываясь из дверцы, идущей навстречу женщине.

— Никакой это не поселок, — обижается она, — это Верх-Базайхский лесопункт.

Женщина объясняет, что за пригорком живет кто-то с Выймовских хуторов.

— Через горку, как перевалите, и все прямо, — наставляет она нас, — их изба самая что ни на есть крайняя об леву руку.

Поехали, стараясь не проглядеть ту избу «об леву руку». Прижавшись к опушке леса, стоял огороженный изгородью из редких разномастных жердин приземистый бревенчатый дом, покрытый дранкой, с пристроенной по-современному застекленной верандой. Около дома в кустах смородины — десятка два ульев. Пожилой седой мужчина прикрыл крышку одного из ульев и, откинув с лица сетку, повернулся к нам.

— Мартин, здравствуй, — я узнал среднего из братьев Луйбовых, наших соседей по хутору.

Посидели, поговорили. Вспомнили однокашников, друзей-товарищей. Вспомнили брата его, убитого колчаковцами, и младшего, Августа, нашего первого комсомольского вожака, погибшего в Великую Отечественную. Стало грустно. «Иных уж нет, а те — далече…»

— Не нашел я своего хутора, — пожаловался я, — и долинки-то той не нашел.

— Как не нашел? Если вы ехали через Верхне-Шалинское, то дорога идет как раз через тот лог, где хутора наши стояли.

— Стояли? Значит их уже нет?

— Нет… — вздохнул Мартин, — ни вашего, ни нашего. Только кедры остались, — улыбнулся он.

Я вспомнил, что он еще юношей притащил из тайги и посадил возле дома три кедра.

— А… ты можешь мне показать место нашего спросил я.

Вместе с Мартином мы проехали на то место, где некогда стоял наш хутор. Сейчас тут кругом густой березняк.

— Ну что? Не узнаешь? — спрашивает Мартин. — Пойдем покажу.

Спускаемся вниз. На дне лощинки протекает ручеек. Берега его поросли кустарником.

— Вот тут он стоял, ваш дом, — показывает рукой Мартин. Окруженный частоколом молодых березок, перед нами прямоугольник, заросший бурьяном. В середине его неглубокая яма. Тут был подпол. Чуть дальше еще два прямоугольника, там были стайки, а на самом берегу стояла баня. Вот и все.

Именно здесь он стоял, наш хутор. И исчез. Исчез, как будто его и не было. Как будто не корчевали здесь лес в течение четырех десятков лет дед и отец, очистив под пашню шесть-семь гектаров тайги.

Не стало Выймовских хуторов. Вместо них, вокруг той давнишней лесопилки, построенной Александром Соо с помощью артельщиков кустарно-промысловой артели «Идеал», встал лесопункт, где работают и живут впятеро больше людей, чем их было на тех хуторах.

Обратно ехали по новой широкой дороге, проложенной от лесопункта в направлении Красноярска, сократившей наш путь на добрую треть.

И вспомнил я тот одноэтажный деревянный Красноярск с шестьюдесятью тысячами жителей, каким он был тогда, в 1927 году. Вспомнил тротуары из лиственничных плах и красноватый глинозем на улицах, и плашкоуты с канатами на лодках… Вспомнил и засмеялся. Валера изумленно поднял брови и стрельнул в меня глазами. Вот, мол, странный дед, хохочет себе ни с того, ни с сего. Но мне было весело. Весело и радостно от увиденного недавно Дивногорска, от грохота падающей с плотины воды и стройных мачт электропередачи. Меня радовал сегодняшний Красноярск с его многоэтажными зданиями, тянувшимися на километры вдоль асфальтированных улиц, заводами и фабриками, парками и кинотеатрами, выросшими по обоим берегам Енисея.

С балкона гостиницы мне был виден речной порт, красавец мост, заменивший плашкоут с рядом лодок на канате, и я любовался величественной панорамой правобережья, заканчивающейся далеко на горизонте шапкой горы Такмак и грядой тающих в синей дымке сопок.

На фоне всего этого терялась и тускнела личная потеря дедовский хутор, переставший существовать.

Глава 2

Буду летчиком

В Ленинград

Тетя Альви, младшая сестра отца, вернулась из Красноярска с ошеломляющим сообщением: окружной комитет партии, его эстонская секция посылает нас с Вальтером в Ленинград на учебу. Учиться!

Дома у нас уже давно шли долгие споры по поводу нашей дальнейшей судьбы. Я закончил семилетку, Вальтер — шестой класс. Мать и тетя Мария полагали, что лучше и почетнее учителя должности нет. Отец считал, что самое верное — это работа агронома.

— Сельскохозяйственный техникум тут же, в Красноярске, и незачем тебе ехать куда-то, — выкладывал свои аргументы отец. — И домой наведаешься, и дядя Освальд помочь сможет.

Аделе и Альви{6} к тому времени уже учились в Ленинграде и, чем я страшно гордился перед сверстниками, являлись коммунистами. Альви была пока единственной, посвященной в мою давнюю и заветную мечту стать летчиком. Она выяснила, что в Ленинграде есть Военно-теоретическая школа ВВС РККА…

Правда, посылали нас отнюдь не в летную школу. Меня — в педагогический техникум, Вальтера, не имевшего семилетнего образования, — на рабфак. Это меня не смущало — главное, попасть в Ленинград. Педтехникум устраивал маму. Ее горячо поддерживали тети и дядя Александр. Весы судьбы склонялись явно в мою пользу, и отцу пришлось сдаться.

Решающим оказалось и сообщение, что окружком партии, направляя нас в Ленинград, предоставляет бесплатный проезд.

— Ну что ж, надо вам оформлять документы, — заявил отец, — сходите в сельсовет, возьмите справки. Потом придется съездить в Шало за удостоверением личности.

Вечером, когда, закончив все дела и отужинав, мы с Вальтером забрались на сеновал, снизу меня окликнула Альви:

— Эндель, спустись на минуточку.

— Слушай, что я тебе скажу, — прошептала она, — у Вальтераесть свидетельство о рождении, по нему ему выдадут в сельсовете справку для удостоверения. У тебя его нет, тебя и не крестили вовсе, а только записали в книгу в волости. Когда в сельсовете тебя будут спрашивать, ты скажи, что свидетельства нет и что ты родился в девятом году.

— Но я родился в десятом.

— Чудак-человек, в летную школу принимают не моложе восемнадцати лет. Понимаешь?

Секретарь сельсовета, молодой латыш Юлис Лусис, был в то утро не совсем «в себе». Единственный владелец трехрядной гармони в Выймовке был приглашаем на все свадьбы, крестины и другие деревенские события, не говоря уже о «вечерках» — танцевальных вечерах, на которые собиралась время от времени молодежь со всех окрестных деревень и которые без его гармони вообще бы не состоялись.