Ярослав Голованов - Марсианин (опыт биографии) Страница 14

Ясно одно: сразу сесть и написать ее невозможно. Значит, он думал о ней, гуляя по Долгому рынку, прохаживаясь по «Двору Артуса» или разглядывая старинную аллею, бегущую в Оливские ворота[18]. Озарение может подсказать вывод формулы, новую логику в опыте, техническое решение в конструкции. Так было с ним потом, и не раз. Но этот план не озарение. Он должен был вызревать неторопливо и неотвратимо многие дни. Он должен был держать мозг в состоянии постоянной несвободы — того тягостного и желанного закабаления, когда ежеминутно, день за днем, ты думаешь только об одном и с радостным недоумением вдруг видишь, что вокруг предмета твоих раздумий начинает вращаться все окружающее, весь земной шар, вся Вселенная в пределах, отмеренных твоему воображению.

Не 10 ноября 1907 года это началось. Мы не знаем, когда это началось. Когда кончилось — знаем: 28 марта 1933 года. Он думал об этом всю жизнь.

Глава 3

ПОРЫВЫ ДУШИ СПОСОБНЫ ПОДНИМАТЬ ПЛАНЕРЫ

Момент возникновения идеи есть самое радостное время для изобретателя. Это время размышлений и творчества, когда кажетсявсе возможным, все осуществимым…

Дорогой Митенька!

Привет с Марса! Что новенького у вас на Земле? Спасибо тебе за кассету. Все эти телесеансы совсем не то. Главным образом потому, что все наши экранные встречи происходят в каком-то замороженном темпе, поскольку мой вопрос идет к вам на Землю пять минут и столько же твой ответ возвращается ко мне. Спросишь и сидишь перед телекамерой, улыбаешься как дурак. А кассетка — другое. Кассетка живая. И хотя Ци Юань записывает наши встречи с Землей, вырезая все паузы, и раздает потом всем нам записи, я больше люблю твои кассетки, смотрю их по многу раз…

Ты спрашиваешь, скучаем ли мы — я и мои товарищи — по Земле? Конечно, очень скучаем. Все очень скучаем. И каждый по-своему. Вот недавно все мы вечером собрались в кают-компании (только Индира дежурила у главного пульта), и зашел разговор о Земле, о семьях, о детях. Конечно, самые счастливые Кнут и Грета: они муж и жена. По близким людям все скучают, мне кажется, одинаково, а по Земле все по-разному. Том сказал, что ему больше всего не хватает ветра. Чего-чего, а ветров у нас предостаточно, как ты знаешь. Но это не ветер, это пыльная песчаная буря. Том сказал, что, когда он вернется домой в Хьюстон, то заберет жену и ребят и будет целыми днями носиться на парусной яхте, чтобы ветер всего его пронизал. Грета говорила, что ей не хватает дождя — не нашего убогого лимитированного душа, а настоящего дождя. Ей хочется промокнуть. Она сказала, что, когда вернется в Берлин, выбросит все зонты и плащи. Патрик Томсон (он прапраправнук знаменитого Джи-Джи) сказал, что больше всего мечтает о настоящем лондонском тумане, который он так ненавидел на Земле и из-за которого едва не был отстранен от участия в экспедиции, попав за год до старта в автомобильную катастрофу. А я сказал, что хочу пойти с тобой и с Маринкой за грибами, что скучаю по осеннему мокрому лесу, по подосиновикам. (Кстати, слово «подосиновик» транслейтор не смог перевести, мне пришлось рисовать.) После всех этих признаний Карел Швабек, психолог, уже давно получивший за мудрость кличку Чигл (сокращенное: чехословацкий игл-оул — филин), изрек, по все мы самые типичные метеоностальпаты — самая распространенная психокатегория в космосе — и ему с нами скучно. Мы со смехом начали извиняться перед Чиглом за свою ординарность, но тут вдруг под общий смех Сириль Небург сказал, что ни о каком лесе и дожде он не думает, а мечтает поесть улиток в кафе «Мир химер» рядом с его домом на острове Сан-Луи в Париже.

Ты даже не представляешь себе, сынок, каким сокровищем кажется отсюда Земля…

Обнимаю тебя и жму лапу.

А теперь продолжим цикл «Марсианских лекций» для вашего кружка.

Как вы знаете, друзья, в солнечном хороводе планет Земля и Марс приближаются друг к другу довольно часто: каждые два года и 50 дней наступают противостояния Марса. А каждые 15–17 лет воля небесной механики сводит эти миры па расстояние, минимально возможное для их орбит. Наступает Великое противостояние Марса. Тогда Марс находится примерно в 56 миллионах километров от Земли. Это всего в миллион раз больше, чем от Москвы до Смородинки, где мы летом жили с Митькой. Но из всех Великих противостояний, если не считать того, сравнительно недавнего, когда люди впервые прилетели на Марс, самым знаменитым в его истории было противостояние 1877 года.

Началось с того, что сотрудник морской обсерватории. США Асаф Холл, коллега нашей очаровательной Индиры, решил поискать марсианские луны. Их никто никогда не видел, но астрономы поговаривали, что они, возможно, существуют. Кстати, о двух марсианских лунах писал знаменитый английский писатель Джонатан Свифт, тот самый, который сочинил приключения Гулливера. ВXXвеке об этом вспомнили, и пошли разговоры, что Свифт что-то знал, использовал какие-то древние сведения, которые достались нам чуть ли не от пришельцев-инопланетян. Я потом перечитал Свифта специально. Ничего он не знал. И в размерах орбит спутников Марса, и в периодах их обращения вокруг планеты он ошибался очень сильно. Так что просто угадал случайно, что их два, — вот и все.

Но это мы знаем сегодня точно, что их два. А когда Асаф Холл сидел в своей обсерватории, не было ни одного. Долгие ночи просиживал он у телескопа и не видел ничего. Тогда ведь астрономы не так работали, как сейчас: набрал программу и пошел спать. Тогда сидели ночи напролет, до рассвета. Холл решил уже оставить свои поиски, но тут, по счастью, поругался вечером с женой, в сердцах хлопнул дверью и ушел в обсерваторию, не подозревая, что совершается нечто исключительное: впервые в истории семейная ссора способствовала прогрессу науки. Ведь как раз в эту ночь Асаф Холл открыл спутник Марса. Через шесть дней — второй. Фобос и Деймос — «Страх» и «Ужас» по-гречески — решили, что спутники у бога войны должны иметь именно такие названия…

Еще все говорили о спутниках, когда Джованни Скиапарелли, — кстати, он работал одно время у нас в России, в Пулкове, а потом стал директором Брестской обсерватории в Милане, — представил Королевской национальной обсерватории в Риме доклад о своих наблюдениях Марса и показал сделанные им рисунки: фотография уже существовала, но астрономы не очень ей доверяли. На этих рисунках марсианской поверхности были топкие прямые линии, сходящиеся в нескольких точках и причудливо пересекающиеся. Скиапарелли назвал их «каналы». По-итальянски — это вообще «русло», «проток», но на многих других языках — английском, русском, немецком — это «каналы», то есть заведомо искусственные сооружения. И опять-таки, как и в случае с семейной ссорой Холла, за всю историю науки ни одна ошибка в переводе не вызывала последствия столь бурные. Скиапарелли, которому тогда было сорок два года, считался серьезным ученым, давно признанным в кругу астрономов за свою теорию метеорных потоков; дешевой славы и газетной популярности (ТВ тогда еще не было, как ни трудно вам, да и мне, это представить) он не искал. В первый момент, когда открытые им образования начали толковать как сооружения, искусственные, кем-то содеянные, он растерялся. От комментариев отказался и твердил одно: я видел, что вся поверхность красной планеты покрыта сетью геометрически правильных тонких темных линий. Но газетам этого было мало. Все жаждали новых доказательств существования разумной жизни на Марсе. Люди поверили в каналы, потому что хотели поверить в них, потому что тогда еще не знали, что мы — единственные разумные существа в Солнечной системе, потому что Скиапарелли дал им пусть непадежную, но все-таки опору для фантастических построений. Он сделал то, что так редко удается сделать нам, ученым, — ведь мы или разочаровываем, или удивляем, а он укрепил людей в мечтах…