Елизавета Орлова - Хроники Фаины Раневской. Все обязательно сбудется, стоит только расхотеть! Страница 14

— Эпизодический персонаж стал чуть не главным! — возмущался он, желая снять меня с роли. — Вы слишком хорошо играете!

— Если надо в интересах дела, я могу играть хуже! — ответила я.

За десятилетия совместной работы я хорошо изучила его характер и выражала свои чувства в яркой, свободной форме. Однажды Завадский закричал мне из зала:

— Фаина, вы своими выходками сожрали весь мой замысел!

— То-то у меня чувство, что я наелась дерьма! — парировала я.

Я, видимо, многим мешала — и своим талантом, и тяжелым характером. Подолгу в театрах не служила. В театре меня любили талантливые, бездарные же ненавидели, шавки кусали и рвали на части.

Однажды театральный критик Наталья Крымова спросила меня:

— Фаина Георгиевна, почему вы так долго кочевали по театрам?

— Искала святое искусство, — ответила я.

— Нашли?

— Да.

— Где?

— В Третьяковской галерее. 

Деньги мешают, и когда их нет, и когда они есть

Я никогда не была богатым человеком. Но не потому, что мало получала, — просто, как в юности, так и не научилась правильно распоряжаться деньгами. Деньги мешают, и когда их нет, и когда они есть. Вещи покупаю, чтобы дарить. Одежду ношу старую, всегда неудачную. Урод я, наверное. Я могла спокойно прийти в театр с гонораром за съемки и все раздать. Домработницы то и дело обсчитывали меня, пользуясь моей наивностью.

— Где сто рублей? — бывало, спрашивала я у помощницы по хозяйству.

А та отвечала:

— Что вы все о деньгах думаете? Это же зло. Я вот папиросы и зубную пасту купила.

Подобные диалоги случались довольно часто. Но я не только не наказывала обнаглевших женщин, а еще и делала им подарки. Приобретя как-то большую двуспальную кровать, я, спавшая до этого чуть ли не на раскладушках, тут же подарила ее домработнице, выходившей замуж. А однажды помощница, собираясь на свидание, решила нарядиться в висевшую в прихожей шубку Любови Орловой, в тот вечер сидевшей у Раневской в гостях. Пришлось хозяйке дома четыре часа развлекать Любовь Петровну разговорами и просить задержаться еще на чуть-чуть, пока не раздался хлопок входной двери, и шуба не вернулась на свое место на вешалке.

Своим гостям и посетителям я могла засунуть духи или салфеточки в карман. Придя домой и обнаружив у себя «гостинец», они, наверное, были приятно удивлены. У меня была какая-то странная потребность делиться. Дверь в мою квартиру всегда была открыта днем и ночью. Этим всегда пользовались «добрые люди».

Нередко ко мне за чем-то обращались. Я могла позволить себе ответить и в таком жанре, если, конечно, мне было «чревато».

— Фаина Георгиевна, Вы ведь добрый человек, вы не откажете.

— Во мне два человека, — отвечала я. — Добрый не может отказать, а второй может. Сегодня как раз дежурит второй.

А однажды в квартиру позвонил молодой человек и, сказал, что работает над дипломом о Пушкине. На эту тему я была готова говорить всегда. Он стал приходить чуть ли не каждый день. Приходил с пустым портфелем, а уходил с тяжеленным. Вынес половину библиотеки. Я, разумеется, знала об этом. И почему я на это не реагировала? Почему? Я ему страшно отомстила! Когда он в очередной раз ко мне пришел, я своим голосом в домофон сказала:

— Раневской нет дома!

Однажды, получив в театре деньги, я поехала к вернувшейся из эмиграции Марине Цветаевой. Зарплата была выдана пачкой. Я подумала, что сейчас я ее и разделю, а Марина Ивановна, не поняв, взяла всю пачку и сказала:

— Спасибо, Фаина! Я тебе очень благодарна, мы сможем жить на эти деньги целый месяц.

Тогда я пошла и продала свое колечко. Вспоминая об этом, я ловлю себя на мысли, что как же я была счастлива, что не успела тогда поделить пачку! Как-то раз Анна Ахматова сказала мне:

— Вам 11 лет и никогда не будет 12!

Она и не соврала. Я и впрямь даже в старости, несмотря на грозный неукротимый нрав и величественность, во многом ребенок, который то и дело корит себя за бестолковость и забывчивость, за вечное разбазаривание денег, изумляя окружающих тем, как легко ударялась в слезы, изводя порой невероятными капризами.

Когда закончились съемки «Золушки», я сразу получила какую-то большую сумму денег. То есть не большую, деньги тогда были дешевы, а просто очень толстую пачку. Это было так непривычно. Так стыдно иметь большую пачку денег! Я пришла в театр и стала останавливать разных актеров.

— Вам не нужно ли штаны купить?

— Вот, возьмите на штаны.

— А вам материя не нужна? Возьмите денег!

И как-то очень быстро раздала все. Тогда мне стало обидно, потому что мне тоже была нужна материя. И к тому же почему-то вышло так, что я раздала деньги совсем не тем, кому хотела, а самым несимпатичным… 

Я не умею выражать сильных чувств, хотя могу сильно выражаться

Поклонники — это вообще отдельная тема в моей жизни. Однажды ко мне подошла дама средних лет и с восторгом спросила:

— Скажите, вы — это она?!

На что я ответила:

— Да, я — это она!

В другой раз очередная почитательница принялась выведывать мой домашний телефон.

— Откуда я знаю? — сказала я ей. — Я же не звоню сама себе!

Мои шутки и быстрота реакции прославили меня едва ли не больше киноролей и работ в театре. Бывало даже, что за мной записывали, ловили каждое слово и… боялись. Потому что иногда мои реплики звучали как приговор. Особенно доставалось Завадскому, с которым у меня всегда были непростые отношения. После награждения Завадского медалью Героя Социалистического Труда я в присутствии всей труппы произнесла:

— Ну и где же наша Гертруда?

А зная его отношение к себе, я нередко говорила:

— Завадский простудится только на моих похоронах.

Как-то раз драматург Виктор Розов, автор знаменитых пьес «Вечно живые», «В день свадьбы» и многих других, как-то решил похвастаться передо мной:

— У моей последней пьесы был такой успех! Перед кассами творилась настоящая битва!

Я выслушала его и поинтересовалась:

— И как, людям удалось получить деньги назад?

Я никогда не любила хвастовство и себялюбие. К чему все это? Ведь под самым красивым хвостом павлина скрывается самая обычная куриная задница! Так что меньше пафоса, господа!

Те, кто меня любил, никогда на меня не обижались. А я более всего любила влюбляться в людей — прежде всего за талант, который чувствовала в других, безошибочно в начинающих — Елене Камбуровой — услышав ее, тут же написала на радио восторженное письмо, Марине Нееловой — «Неелочке», сыгравшей лично для меня спектакль на кухне.