Ант Скаландис - Братья Стругацкие Страница 14

Через два дня я узнал, что отец умер.

Ты не можешь представитьсебе моего отчаяния, милая мама, в эти дни. Я не знал, что мне делать, куда обратиться. Тогда я послал тебе первое письмо.

У меня происходило что-то нехорошее с желудком и лёгкими, и мне пришлось пролежать в больнице до двадцатого апреля. За это время я послал тебе ещё одно письмо, но ответа ни на первое, ни на второе не получил.

В Вологде я оставаться не хотел и решил ехать всё равно куда. 12/V сел в первый попавшийся эшелон и поехал. Эвакосправка мне была выдана до Чкалова. В Чкалов прибыл 5/VI. Там меня направили работать в Калининский совхоз, где я сейчас и нахожусь. Пишу и не знаю, живы вы или нет. Или уехали из Ленинграда. Я так тоскую по тебе и Борьке! Немедленно, как только получишь письмо, отвечай. Постарайся выехать из Ленинграда и приезжай ко мне. Здесь жизнь в продовольственном отношении великолепна. Мой адрес: Ташла. Чкаловская область, мясо-совхоз им. Калинина, до востребования Стругацкому. Тысячу раз целую вас мои дорогие (если вы живы). Ваш Аркадий».

Именно из этого письма Александра Ивановна узнает точно, что её муж погиб, и ужасом этого сообщения омрачена великая радость: сын нашёлся, Аркашка жив!

Письма и телеграммы (сразу несколько) она отправляет в тот же день (не дойдёт ничего!). Но, только получив 11 июля ещё одно письмо, мама примет решение — ехать к сыну. В общем, было с чего: две фразы в этом пятом (или втором — по счёту дошедших) письме подчеркнуты именно матерью — Арк не стал бы делать таких подчеркиваний. Да ещё красным карандашом.

«12/VII — 42 г.

Дорогая мамочка и Боря!

Пишу вам, горячо надеясь, что мои предыдущие четыре письма дошли до вас. Сейчас я работаю начальником сепараторного пункта в Ташле. Я очень и очень скучаю по вас и жду постоянно от вас писем. Мама, если возможно, приезжай сюда. На случай, если ты соберёшься эвакуироваться, даю тебе такие советы: ни в коем случае не останавливайся в Вологде больше, чем на один день, захвати все деньги и не трать их по возможности в дороге, здесь они пригодятся. Если в силах — захвати побольше одежды — я здесь совсем раздет. Когда приедешь в Чкалов, сейчас же иди в Дом Советов в отдел по эвакуации, там спросишь, как добраться до Ташлы. Мой адрес: Чкаловская обл., Ташла, Советская улица, дом 111 (сто одиннадцать). Живу я в доме Клавдии Соловьёвой. Это очень добрая женщина, кормит меня и даже немножко одевает.

Как я скучаю по вас. Иногда от тоски плачу. Жду тебя, дорогая мамочка, как можно скорее. Целую вас крепко-крепко, тебя и Бобку.

Бедный отец, если бы хоть он был со мною.

Целую, твой сын и Борин брат Аркадий.

P.S. Пиши как можно скорее и чаще, с каждой станции».

Уехать из Ленинграда им удалось только 3 августа. До Ладоги ехали поездом. Оттуда — на пароходе. Дорога эта довольно подробно описана матерью. А БНу на всю жизнь запомнилась невероятно заблёванная палуба — ослабевшим, голодным людям качка давалась особенно тяжело. Однако сама по себе эвакуация, пусть и с изрядным риском попасть под обстрел или бомбёжку, не была таким уж подвигом. Ленинградские власти охотно и торопливо разгружали город в ожидании новой блокадной зимы.

Поезд до Чкалова тащился недели две, если не три. Только к концу августа семья воссоединилась. Тут всё понятно.

И вот теперь мы видим, что не описанным никем и никак остаётся довольно короткий период в жизни АНа — с 20 апреля по 15 мая в Вологде, плюс двадцать дней дороги до Чкалова. Что там было в эти тяжкие дни? Где он жил в городе? Как ехал? Чем питался? Какие ужасы повидал? А этот ад, через который прополз, описан ли в письме Игорю Ашмарину, или так и остался за кадром? Нет ответа. Вот почему столь важно внимательно перечитать несколько страниц из повести «Дьявол среди людей», задуманной братьями вдвоём, однако написанной целиком в одиночку и опубликованной под псевдонимом «С. Ярославцев»:

«Вот в это время и появился в нашем Ташлинске <…> замурзанный и обтрёпанный, с трудом владеющий человеческой речью мальчик Ким. Как появился? Да просто волею смертельно уставшей чиновницы, торопливо заполнявшей бесконечные ведомости. Уже в студенческие времена довелось мне услышать анонимную песню под гитару:

Из краев освобождённых,

С чёрной, выжженной земли

К нам пригнали эшелоны

И детишек привезли…[1]

Эшелоны не эшелоны, а десяток детишек по какому-то распределению доставили в Ташлинск. Ещё в первую военную зиму к нам пригнали целый детский дом из Западной Украины. <…> И там его, конечно, как завзятого кацапа принялись было нещадно бить. Походя оскорблять, мочиться в его постель, отнимать еду. Дело известное. Мальчишки и звери — одна потеря. Но тут не на таковского напали. Ну-с, когда его в очередной раз жестоко отлупили, отобрали у него добротные армейские ботинки и отняли за ужином миску голодной каши вместе с голодной хлебной пайкой, он среди ночи тихонько встал, подкрался к своему главному обидчику, сыто и сладко спавшему под тремя одеялами, и со всего размаху треснул его по голове табуреткой.

Ирония судьбы. Этого долдона через месяц должны были призвать в армию. Но после табуреточного сотрясения он почти пять месяцев проволынил в больнице и тем, по существу, спасся. <…> Табуреточное дело в детдоме, конечно, замяли. Там и не такие дела заминали. Трёх заведующих, пятерых завхозов, неучтённое число поварих и нянек отдали под суд, шайки осатаневших от голода воспитанников грабили погреба, лавки и хаты, хозяйки отбивались вилами и топорами, трупы мальчишек и девчонок тайком где-то закапывали, изувеченных увозили неизвестно куда… Это общеизвестное. А что касается Кима, то приставать к нему перестали, но и дружбы ничьей в родном детдоме он не сыскал. Все числились на Голгофе. И Ким подружился со мной.

Во-первых, в классе оказались мы за одной партой. Это само по себе сближает. Но главное — моя мама. Чем-то очень ей понравился Ким. И когда приходил он к нам делать уроки, ему всегда выставлялось угощенье: мятая варёная картошка, круто посоленная и с нарезанным лучком, залитая обратом. И мы всласть лопали. Боже мой, как мы лопали, вспомнить страшно! Только хлеба, конечно, было маловато — так, по маленькой горбушке на нос. <…>

А родом он был откуда-то с юга, то ли из Батайска, то ли из Ростова. Отец сразу же ушёл на войну и сгинул, во всяком случае, у Кима о нем не осталось никаких воспоминаний. Когда немцы подошли к городу, мать подхватила сынка и перебралась к родителям. Надо полагать, куда-то неподалёку. Уже через несколько дней немцы без боя ворвались в это местечко и помчались дальше. На восток, на восток! Нах Шталинград!