Шарль Митчи - Тамбов. Хроника плена. Воспоминания Страница 15

Еще один, имя которого я забыл, напротив, пытался доказать нам свою симпатию, но его неискренний взгляд никого обмануть не мог. Я ему не доверял с первого же дня, его выдавала притворная доброжелательность и слащавость. К несчастью, я был прав, в чём с грустью и убедился через несколько недель.

Я уже говорил ранее, что наши отношения с самыми симпатичными из унтеров «рисковали» стать дружескими. Трудно объяснить, особенно тем, кто не пережил войну, через сорок пять лет после неё, когда франко-немецкие отношения стали добросердечными и ими остаются, наше состояние духа в тот момент. Все соображения человечности и личных чувств должны были отступить перед этим абсолютным императивом: война! Эта война, которую союзникам надо было выиграть, чего бы это ни стоило, если мы рассчитывали когда-нибудь вернуться в нашу родную страну и освободиться от гитлеровской тирании. Мы оказались здесь в силу обстоятельств, из-за чудовищного нарушения прав народов, в рядах вражеской армии, лицом к лицу с народом-союзником, которому мы в значительной степени будем обязаны нашим освобождением. В нашем частном случае великий день, когда должна будет решиться наша судьба, приближался, это был вопрос нескольких недель. И не нужно было, чтобы соображения сентиментального порядка помешали нам в этот день выполнить то, что мы считали своим долгом. Я бы, конечно, никогда не стал подло стрелять в кого-то из этих немецких товарищей, и не нужно было также, чтобы факт нашего дезертирства рассматривался ими как «отрицание любого чувства товарищества», как однажды напишет Марте один молодой австриец, добавив «однако, если бы я лучше знал его убеждения, я мог бы многое понять».

В немецкой армии слово Unteroffizier означало «сержант» в узком смысле этого слова, но также и младших офицеров в более широком смысле. Между сержантами и офицерами были другие младшие офицеры: Feldwebel, Oberfeldwebel, Stabsfeldwebel, Hauptfeldwebel — фельдфебель, старший фельдфебель, штаб-фельдфебель, старшина роты. В нашей роте был один особенно неприятный молодой фельдфебель родом из Северной Германии. Ужасно гордый собой, высоко задрав голову, заложив руку за борт кителя между двумя пуговицами, как Наполеон, он прогуливался по двору казармы, как генерал, всегда начеку, чтобы застать врасплох какого-нибудь Landser (рядового), уличив его в какой-либо ошибке. Он внушал нам ужас, заставляя делать Nachexerzieren (дополнительные упражнения) из-за малейшего пустяка. У него в комнате была маленькая скрипка «три четверти», которую он, скорее всего, украл где-то в России. Я не знаю, каким образом он узнал, что я немного играл на этом инструменте. С этого момента неделями, вместо того чтобы дать мне возможность написать письма, он заставлял меня приходить к нему в комнату и играть на этой скрипке, которая была мне слишком мала, популярные сентиментальные песенки того времени: «Stern von Rio… Hörst du mein heimliches Flehen?..» («Звезда Рио… Слышишь ли ты мою тайную грусть?..»).

Stabsfeldwebel, военные, прослужившие от шести до восьми лет, имели устойчивую репутацию алкоголиков.

Среди них был один весьма оригинальный субъект, встречи с которым в городе надо было тщательно избегать, особенно один на один. В моменты этиловой эйфории он имел несносную привычку: встретив на дороге одиночного рядового пехотинца, скомандовать Stillgestanden! подойти к нему, расстегнуть ширинку и обильно оросить штаны бедного Landser. Поскольку это всегда происходило без свидетелей, ему не о чем было волноваться.

Среди офицеров был один странный тип, настоящий феномен. Это был Unterarzt, фельдшер, который ничему не научился, несмотря на пять лет службы, и которому ничего нельзя было поручить. Он весь день прогуливался вокруг Звягеля в компании своей собаки, которую звали Itissouda, что значило «иди сюда». Я потом часто вспоминал его, в плену, когда русские окликали нас: «Itissouda, bistré!» («Иди сюда, быстро!») У этого медика была ещё одна особенность, не менее эксцентричная, чем у фельдфебеля: когда он встречал одиночного солдата на дорогое, он также кричал ему: «Stillgestanden!», спускал ему штаны, вынимал шприц и делал ему укол, к счастью, безопасный!

Медбрат-санитар в лазарете

Однажды утром в начале сентября нам отменяют и учёбу, и упражнения, поскольку всем будут делать прививки. Пока наша рота ждёт своей очереди в Revier (лазарет), Sanitätsfeldwebel (младший фельдшер) приходит спросить нас кое о чем, в частности, сколько раз и от каких болезней нам делали прививки во французской армии. Абсолютно случайно он спрашивает меня, чем я там занимался, в каком роде войск и в каком чине служил. Когда он узнаёт, что я был в медицинской службе, да ещё в чине аспиранта, широкая улыбка озаряет его лицо: «Совершенно необходимо, чтобы ты перешёл к нам. Я сейчас же найду твоего Kompaniefiirer (командира роты). Завтра утром ты придёшь сюда, а там посмотрим».

Я объяснял ему, что был аспирантом в управлении медицинской службой и что у меня нет никаких медицинских навыков, но ничего не помогало, он упорно считал, что я должен быть в их санитарной команде.

Этот день стал поворотным моментом в моей военной немецкой жизни. Таким образом, к одной странности добавляется другая: как и мои товарищи, я считался, но не был унтер-офицером, а теперь я буду считаться Sani (Sanitäter, что значило медбрат-санитар), но не буду им, и так будет продолжаться до самого конца.

Здание, в котором расположился Revier (лазарет), было достаточно просторным. Там был большой медицинский кабинет, где военный врач Oberarzt (лейтенант медицинской службы) консультировал пациентов; фельдшерский пункт, где Sanitäter — или попросту Sani — лечили больных под руководством унтер-офицера; нечто вроде небольшого госпиталя: две или три палаты для лежачих больных; и, наконец, одна комната, служившая аптекой, где в запертых на ключ шкафах хранились часто употребляемые лекарства.

Руководителем Revier был Oberarzt, который имел чин лейтенанта, и Sanitätsfeldwebel, младший фельдшер. Лечение, которое назначал врач, проводили три (а со мной — четыре) медбрата под руководством Sanitätsunteroffizier, сержанта.

Sanitätsfeldwebel Зепп (Йозеф) Лаутенбахер был очень симпатичным человеком, который никогда не демонстрировал своего превосходства над нами, а, напротив, обращался с нами как равный с равными. Мы немедленно подружились, я даже не знаю почему. Может быть, потому, что он родился под знаком Водолея в феврале 1917 года, на три дня позже меня? Он был родом из Мюнхена, где у его родителей был большой мясной магазин. Его призвали на службу в 1937 году, и с тех пор он больше не снимал военной формы. За четыре года войны, до того как попасть в наш учебный батальон, он участвовал в разных кампаниях, был на фронте, подолгу и по большей части на передовой. Он совсем не был нацистом, но, как и большинство немцев, был вполне явным патриотом и до смерти боялся русских и поэтому был полон решимости сражаться до конца, чтобы помешать этим последним оккупировать Германию. Однако после ужасного разгрома под Сталинградом, когда зимой 1942/43 года 6-я армия под началом маршала Паулюса была полностью уничтожена, он уже не был столь оптимистичен и открыто обвинял нацистов, руководивших Германией, в сложившейся катастрофической ситуации. Его заветной мечтой было вернуться к учёбе после войны, чтобы стать врачом. Удалось ли ему это осуществить?