Геннадий Васильев - В Афганистане, в «Черном тюльпане» Страница 15

— Шульгин? То есть, как Шульгин? Как это все целы? Кто докладывает? Прием…

Долго в эфире стояла полная неразбериха. «Первый» все пережевывал слово «потери», хрустя им на зубах, как стеклом, пока Шульгин не взорвался:

— К еб… фени… все потери! Несколько человек завалило взрывом… Нажрались земли досыта, как шахтеры в забое. Сознание на время потеряли… Теперь все в порядке. Вроде, все целые. Возможно, только немного контужены. Словом, отделались испугом…

Голос в эфире крякнул:

— Теперь все ясно. Теперь понятно. Ну, и дела там у вас! Напасти на вас сыплются, как из ведра. Ты, Шульгин, наверное, неприятности притягиваешь… Держись, лейтенант… Вопросы есть?

Шульгин ответил не спеша:

— Есть один вопрос… Кто был артнаводчиком, кто корректировал огонь отсюда, с нашей стороны? Очень интересно узнать эту фамилию.

Первый ответил нехотя, с недовольством:

— Огонь артиллерии корректировал лично командир артдивизиона. Он сейчас рядом со мной. Принимает непосредственное участие в операции.

Шульгин с хрустом сжал тангенту, желваки выступили на скулах:

— У меня просьба, товарищ «Первый», передать командиру дивизиона, а при встрече я скажу ему тоже, — Шульгин взорвался кашлем, сжал рукою ноющую грудь, — если он вышел в горы, чтобы заработать орден на грудь, то пусть занимается делом по-настоящему…

Голос «Первого» стал сухим, неприязненным:

— Вы вдвое моложе командира дивизиона, товарищ лейтенант.

Шульгин ответил, твердо выделяя каждое слово:

— Мне кажется, на войне моложе тот, кто хуже воюет…

13

Возвращалась с дачи Анна Ивановна под вечер. В сумерках запирала калитку на висячий замок. Спешила по утоптанной тропе на перрон. Вздрагивала от вечерней прохлады. Мягкие лапы ветвей цеплялись за одежду. Длинные тени сплетались в паутину сумерек. Остались позади весенние дачные хлопоты.

Как не хватало Анне Ивановне мужских рук в разросшемся за два года саду. Как ловко подрезал бы сын ветвистые яблони, выровнял кроны вишневых деревьев, распорядился бы по-мужски с кучами хвороста в саду. Истосковался сад по своему любимцу, давшему жизнь каждому деревцу, каждому кустику.

Где ты, хозяин, поменявший лопату на штык?

Где твои крепкие, заботливые руки?

Когда обласкаешь ты зеленые косы раскидистых яблонь?

Когда встряхнешь цветастый подол ранней сирени?

Анна Ивановна вздыхала, не таясь, и выпрямлялись под ногами повороты дачной тропы.

Показался перрон, полный дачного люда и жителей подмосковных окраин. Были среди прочих военные, только не офицеры, а молодцеватые худощавые пареньки с полосками на погонах. По соломенной букве «К» догадалась Анна Ивановна, что это курсанты какого-то московского училища.

Они громко перешептывались и заразительно смеялись, жизнерадостные и подвижные, как ртуть.

Когда в сумерках вспыхнули огни подходящей электрички, Анна Ивановна подошла поближе к путям. И зашипели сжатые тормоза, взвизгнули скандально запыленные двери. Повалил народ в обе стороны. Горохом посыпался стук каблуков.

Курсанты не рванулись вместе со всеми, напротив, пропускали всех, встав по обе стороны дверей часовыми. Они и Анну Ивановну пропустили вперед и даже подтолкнули под локоток.

И когда Анна Ивановна уже проходила в вагон, нетерпеливо дернулся поездной состав. И с этим рывком вновь скандально взвизгнули двери, и вдруг послышался жалобный тонкий крик, словно ребенку прижало пальцы.

Анна Ивановна резко обернулась и увидела, как замерла в проходе девушка в просторном плаще. Курсанты с трудом держали рвущиеся двери. А девушка, оказавшаяся между сжимающимися створками обхватила большой живот, как обхватывают арбуз, и жалобно стонала тонким плачущим криком.

Анна Ивановна рванулась к девушке, подхватила ее за плечи и бережно втащила в тамбур. Курсанты отпустили сжимающиеся створки дверей и ухнули стекла с лязгом, дернулась электричка в неудержимом порыве, загудели электрические дуги.

— Что же вы, милая моя, — зашептала Анна Ивановна, — в таком положении путешествуете? Разве так можно?

Но девушка не отвечала. Она испуганно сжимала круглый живот и зевала от страха и напряжения.

— А ну-ка, парнишечки, помогите, — кивнула Анна Ивановна курсантам. — Освободите место в вагоне. Лавка нужна свободная. Видите, девушка в положении.

Курсанты понимающе переглянулись и рванули створки дверей. Анна Ивановна двинулась за ними, придерживая девушку за руку.

— Сюда, пожалуйста! — звонко крикнул худощавый курсант и замахал рукой. — Здесь свободно!

Девушка садилась медленно, будто внутри у нее было что-то хрустальное. Она испуганно гладила по выпуклой ткани плаща и не сводила глаз с оторванной в давке пуговицы.

— Нельзя вам ездить без провожатых, — укоризненно сказала Анна Ивановна. — Вы на каком месяце?

— Девятый пошел, — еле слышно прошептала девушка, и пшеничная прядка закрыла тонкую бровь.

— Ну вот, девятый пошел… А вы путешествуете без мужа, — покачала головой Анна Ивановна. — Он вас хоть проводил?

Девушка неопределенно повела плечом, и вдруг из зажмуренных глаз выступили слезы.

— Понятно, — вздохнула Анна Ивановна, — мужа скорее всего нет… Бывает так… Время сейчас такое…

Но девушка упрямо закачала головой:

— Есть у меня муж! Есть! Очень хороший муж! Лучше всех! Санечка мой…

И опять колыхнулись в зажмуренных глазах жемчужные слезы.

— Да вы не волнуйтесь, — испугалась Анна Ивановна. — Есть муж, и слава Богу…. Наверное, работает… Проводить не мог…

Девушка вновь закачала головой и сказала еле слышно.

— Он не работает… Он воюет…

И руки у нее бессильно разжались.

— Он в Афганистане…

И тут уже у Анны Ивановны перехватило горло. Опять Афганистан! Опять эта далекая неведомая страна. Что же это? Почему так часто рвет душу это огненное слово? Неужели так много уже связано в России с этой непонятной скрытой от всех войной?

И курсанты заметно подтянулись рядом с беременной женщиной, подобрались, посерьезнели, и беспечные улыбки у них стерлись с лица. Курсанты, поди, знающие ребята, подумала Анна Ивановна. Наверное, они слышали гораздо больше других об этой необъявленной войне.

Анна Ивановна положила ладонь на руку девушки и стала поглаживать ее по-матерински, нежно и бережно.

— Ничего, моя милая, — она покачивала головой, — все пройдет, все уладится, останется только хорошее. Муж будет рядом. Возьмет тебя вот так за руки, успокоит. Что ж с того, что на войне… И с войны возвращаются живыми, невредимыми. Я отца своего дождалась с войны. Сына сейчас жду из армии. Доля наша такая женская — ждать…