Юрий Ценципер - Я люблю, и мне некогда! Истории из семейного архива Страница 15

Она отвечает:

Мишук мой, мне кажется, что будет лучше, если у нас с тобой не будет отдельной комнаты. Я могу прекрасно устроиться с Адой, а у нас с тобой будет лучше мир – море, берега и скалы его, степи, небо, сухая трава, цветы, и мы себя будем лучше чувствовать. Подумай об этом, милый, я бы хотела, чтобы было так. Так будет веселей и лучше.

Миша:

В каком-то из недавних писем, переполненный самыми радостными чувствами, я, между прочим, написал тебе, что у нас будет с тобой своя комната. Ты пишешь сейчас, что этого не нужно, что ты “прекрасно устроишься с Адой”.

Я хочу, чтобы так было. Я не знаю причин, которые заставляют тебя хотеть иной обстановки. Это могут быть очень маленькие и очень несложные соображения излишней стыдливости. (Перед кем? За что, за какие некрасивые дела?) Их можно легко перешагнуть.

Но это могут быть и другие причины. Я никогда больше не буду говорить о них, но, если они есть, если тебя по-прежнему одолевают всякие сомнения – лучше не нужно никакого общения.

Осенью 1936 года Миша все настойчивее просит ее уйти из “Люкса”:

Эти слова – не упреки, ты вольна делать только то, что желаешь (и это очень хорошо, что ты только это и делаешь). Но я не могу смириться с такими ограниченными чувствами в отношении себя. Ты – вторая женщина в моей жизни, которую я действительно люблю, люблю со всей силой своей юности. Я готов отдать тебе все, что имею. Но я жаден – и я хочу не меньшего от моей любимой. Я готов смириться буквально со всем, но только не с тем, что меня недостаточно любят.

…Я хотел бы, чтобы у нас был наш ребенок. Все, что есть самое лучшее во мне, я отдал бы ему. Я не ропщу, что его нет, мне только очень печально, что это так… Я кончаю. Я вижу сейчас, что не вправе был требовать от тебя иной жизни. В тебе нет сил для нас. Это, может быть, не вина твоя, но это так. Живи по-своему, родная.

Это был конец. Через многие годы, уже в другом письме, отец писал:

Самое страшное: ведь была настоящая обоюдная любовь, выверенная почти полутора годами общения и испытаний.

Окружающие мамы (родня и знакомые) знать ничего не знали, считая мамин брак все тем же, без единой трещинки. Обо мне никто ничего, разумеется, не знал.

Глубокой осенью 36 года я уже длить такую жизнь не мог: сказал маме, что если она окончательно не порвет с “Люксом” – мы будем врозь.

(Я имел в виду не отношения с Артуром – там все было ясно и внятно. Подразумевался этот двойной быт, эти недостойные “прятки”.)

Мама не смогла.

Сказала, что не вправе идти на разрыв, лишая Юру бытовых благ, няни и т. д.

Через считанные дни после разрыва случилась трагедия с Артуром.

Последние дни Артура Вальтера

Работая в Париже, бывшем не только мировым центром, но и центром русской эмиграции, Вальтер не мог не знать, что в действительности происходит в СССР. Информации хватало. И именно поэтому, как впоследствии стало известно, он советовал своим самым близким товарищам по возможности не ездить в Москву.

По всей стране тогда начались аресты по типовым обвинениям – “за активную контрреволюционную троцкистскую деятельность”. Все инакомыслящие, оппозиционеры, хотя бы в чем-то не согласные с проводимой Сталиным политикой, становились врагами, террористами, шпионами и объявлялись троцкистами.

В сентябре 1935 года Артура вызвали в Москву и оставили работать в аппарате службы связи Коминтерна.

Между тем на него накапливались доносы – и в связи с его жизнью и работой во Франции, в дореволюционной России, в СССР, Польше, и по поводу его отношений с людьми, которые в глазах властей были врагами.

“Арно”, парижский сотрудник Вальтера, в своих пространных доносах подробно рассказывает о привлечении им к работе людей, имеющих родственников и друзей – “троцкистов”. В одном из доносов “Арно” пишет:

Я работал свыше двух лет с Вальтером, за все время он никогда не считал нужным поговорить со мной на политическую тему. Мы не имели ни одной партийной обязанности. Он не только не требовал этого, но даже препятствовал этому. Говорил, что мы являемся беспартийными.

Никогда не ставил вопрос перед товарищами, что они работают ради своего убеждения. Людям выплачивались деньги за каждую мелочь, даже вспомогательному персоналу выдавалась, как жалованье, квартирная плата.

Видимо, пламенного большевика из него не получалось.

Тридцатого июля 1936 года заведующий отделом кадров исполкома Коминтерна направляет своему руководству подробную докладную записку с перечнем политических обвинений в адрес Артура начиная с 1918 года. В нем особенно интересен последний, 10-й, пункт и заключение:

10. Жена Вальтера (а через нее и он сам) связана теснейшей дружбой с Пятаковым и его женой.

Резюмируя, я считаю, что на основании изложенного нельзя – без дополнительного следствия – вынести окончательное решение о политфизиономии Вальтера, но что данные эти – даже на этой стадии – достаточны, чтобы поставить вопрос об освобождении Вальтера от работы в аппарате Коминтерна.

Представитель компартии Польши при исполкоме Станислав Скульский в своем письме руководителям Коминтерна докладывает:

Уже в течение полугода затягивается разбор дела Вальтера, поднятого по нашей инициативе в связи с его меньшевистским прошлым и причастности к троцкизму.

Вот фрагмент документа 1935 года из Фонда РГАСПИ:

8. Хавкин (Артур Вальтер)

…В апреле 1919 г. ушел на фронт, где был по февраль 1920 г. Затем работал в НКИД. В 1921 г. в марте подал заявление о выходе из партии в связи с репрессиями против меньшевиков. Во время чистки 1921 г. исключен из партии как некоммунистический элемент. Ввиду сомнительности, выясненной из биографии, и указаний некоторых товарищей, считать необходимым проверку данных.

Оставление на теперешней работе считать нецелесообразным.

Знал ли Артур про эти обличения, трудно сказать. Но то, что он был в поле внимания соответствующих органов, ему наверняка было ясно.

Тем не менее в августе 36-го, в связи с испанскими событиями, Артур был командирован во Францию для установления связи между Парижем и Мадридом. Конечно, в зарубежную командировку в это время надо было бы направлять сотрудника, пользующегося бóльшим политическим доверием, но для выполнения порученного задания других, видно, не нашлось. 5 августа заместителю наркома внутренних дел СССР Фриновскому было направлено секретное поручение: