Милош и долгая тень войны - Ирена Грудзинская-Гросс Страница 15

так что у него не было оснований ударить со всей силой (что было бы возможно, знай он, кто писал комментарии на тему ликвидации гетто в «Новой Польше»[69]), но делал это не напрямую, показывая, во-первых, как далеко польская молодежь уже в межвоенное двадцатилетие дала себя увлечь правым партиям и как прочно усвоила их лозунги и расистские теории, если, даже глядя на стены гетто и слыша отголоски ликвидационной акции, не сумела пробудить в себе сострадания (факт, что среди их произведений нет ни одного такого стихотворения, ни одной статьи); во-вторых, подчеркивая, что представители «Искусства и нации» принадлежали к организации, которая решение еврейского вопроса [подчеркнуто И. Г.-Г.] вышила на своих знаменах (пускай и в версии отправки евреев на Мадагаскар), но делали вид, что такой проблемы не существует; наконец, в-третьих, показывая, как сильно конспиративные поэты были увлечены Ударными батальонами{27}, которые — по мнению Милоша — запятнали себя убийством евреев, скрывающихся в лесах. Несмотря на резкую полемику (открытое письмо Рышарда Рейффа Милошу) и отсутствие подтверждений со стороны историков поэт еще в конце жизни настаивал на своем. Сегодня уже трудно установить, следовало ли это из его жгучей ненависти к правым, безоговорочной веры в рассказы какого-то очевидца, или же эта метаморфоза имела целью избавить его от комплекса повстанца. Лично я склонялся бы ко второй версии[70].

Процитированный здесь фрагмент — это несколько смягченная версия того, что было сказано на конференции. Особенно интересно последнее предложение, добавленное, чтобы освободить Милоша от слепой ненависти и списать все на наивное доверие ложной информации. Спасибо и на том! Тут интересна не только покровительственная критика милошевского «пребывания в шкуре Мицкевича», его психологических потребностей и т. д., но и трактовка хорошо задокументированного антисемитизма «Искусства и нации»[71] и самого Гайцы как несправедливого упрека Ударных кадровых батальонов со ссылкой на уверения их бывшего командира Рышарда Рейффа в качестве достоверного источника. Это особенно удивительно, если учесть, что с каждым днем появляется все больше фактов, свидетельствующих об угрозе, какую для евреев представляли партизанские отряды всех мастей. Эту тему только начали изучать, но трудно себе представить, чтобы среди всех формирований военной партизанщины — от левой до правой — именно откровенно антисемитские Ударные батальоны были единственными, кто не нападал на евреев[72]. Милош писал об этом следующее:

Великое замалчивание касается польского антисемитизма до войны и в годы войны. На глазах этих парней немцы убивали половину населения Варшавы, а для них все происходило словно на другом континенте. Не знаю, с кем сражались Ударные батальоны, отправленные Болеславом Пясецким за Буг во имя славянской империи. С немцами? С советской партизанщиной? Одно можно сказать уверенно: для каждого скрывающегося в лесах еврея встреча с этими высокоидейными молодыми людьми, о которых Тшебинский писал стихи, была равносильна смерти — и происходило это по приказу их лидера Болеслава [Пясецкого]. Именно нежелание взглянуть в прошлое, чтобы понять, чем были движения правого толка до войны и во время войны, я называю великим замалчиванием. […] Только размышление над довоенным «Просто з мосту»{28} и его продолжением военных лет, то есть над «Искусством и нацией», помешало бы некоторым сегодняшним журналам (таким, как «Фронда») ссылаться на пресловутую связь традиций[73].

Милош отчетливо видел, к чему приводит замалчивание неблаговидных деяний: нынешнее возрождение фашистских движений — его ощутимое последствие. Поэтому удивляет тот факт, что Бересь приуменьшает антисемитизм героически павших. Удивляет потому, что об антисемитизме этой организации он писал и говорил в интервью, в своей книге о Гайцы и в других случаях, в том числе в упомянутой переписке со мной[74]. Однако в процитированном фрагменте он даже не упоминает, что Гайцы — возможный автор жестоких комментариев о восстании в гетто, признает правдивыми высказывания командиров Ударных батальонов, как будто от них можно было ожидать признаний в проведении этнической чистки. И все для того, чтобы нанести удар поэту в том числе тем оружием, в которое он, возможно, не верит. В биографии Гайцы Бересь доходит до цитирования горько-иронических строк из стихотворения Милоша с ироническим названием «Дитя Европы» как пример хвастовства автора собственной предусмотрительностью в отличие от глупых юнцов[75]:

Мы, чьи легкие впитывают свежесть утра, чьи глаза восхищаются зеленью ветки в мае, — мы лучше тех, которые (вздох) погибли. (Перевод И. Бродского)

Поэтому я привожу его суждения, которые показывают, насколько живы и неизлечимы конфликты вокруг этих проблем и что они почти не зависят от политических взглядов дискутанта, ведь как я уже вспоминала, Бересь не принадлежит к лагерю политических противников Милоша.

Милош высказывался на тему павших поэтов четко и многомерно. За всю свою долгую жизнь он никогда не склонялся к их идеологии. В очерке «Сразу после войны» (1998) он писал:

Все шовинистические и расистские бесчинства перед самым началом войны, как будто кому-то хотелось загнать поляков в коллективный водоворот, находили, на мой взгляд, продолжение в посредственных программных текстах «Иcкусства и нации», и героизм этих мальчиков, платящих собственной жизнью, придавал протесту против их упоения идеологией особенно болезненную тональность[76].

(ZPW, 111–112)

То же самое, хотя другими словами, Милош говорит в беседе с Бересем:

[…] Речь об очень личном… Во всяком случае, это связано с тем, что вы сказали о внутреннем обновлении. Чтобы духовно возродиться, мне предстояло освободиться от известного рода романтического и мессианского чувствования и мышления. Я должен был решиться на известную дозу цинизма и даже жестокости. Такова была цена освобождения от «мертвой руки прошлого». Очень неприятно и больно это говорить…[77]

Читая тексты трех упомянутых мной поэтов с их призывами к крови, империи и силе, трудно не разделять реакцию Милоша. «В оккупированной Варшаве, — сказал он Александру Фьюту, — рядом с гетто, где убивали евреев и где Польша, собственно… ну, действительно была anus [подчеркнуто Милошем] Европы, —