Картинки дипломатической жизни. Воспоминания сотрудника миссии Российской империи в Вашингтоне, Брюсселе и Лондоне - Петр Сергеевич Боткин Страница 15

– Да. А что?

– Да ведь перевозить мертвых по морю приносит несчастие… Я на этот счет страшно суеверна. Как-никак вы везете покойника. Пепел… Что такое пепел? Это конечный результат того процесса, который начинается с момента нашей смерти. Сжигание лишь ускоряет этот процесс, но не меняет сущности – пепел мертвеца все же мертвец, что ни говорите. Вы путешествуете с мертвецом… И зачем только нужно перевозить умерших и тащить их через океан?.. Хоронили бы там, где умирают, зачем их тревожить?..

Последние слова Сильвия произнесла не без оттенка некоторого раздражения в голосе.

– Но ведь такова была воля покойника, – попробовал я оправдаться.

– Я знаю, но разве вы не могли его послать по почте, чем возить с собой?

– По почте?.. Все равно посылка не миновала бы парохода.

– Так-то так, – произнесла Сильвия с неподдельным волнением, но факт остается, что рядом со мною, рядом с моей каютой… покойник…

– Позвольте, – взмолился я, – а я-то?

Сильвия взглянула на меня и покатилась со смеху. Она смеялась весело, хорошим раскатистым смехом, широко раскрывая рот и обнаруживая два ряда великолепных ровных зубов.

– Что с вами? – спросил я ее.

– Нет, ничего, так… Я не могу забыть, как вы вошли к умирающему во всех ваших котильонных доспехах, и мне стало смешно… Долго ли будет еще это странное сожительство – вы и ваш спутник… жизнь и смерть?

Мы спустились вниз и подошли к нашим каютам. Когда я отворил дверь и вошел в свою каюту, Сильвия стояла на пороге и, как мне показалось, жадно осматривала ее. Ее глаза – так мне показалось – пронизывали мой шляпный чемодан, точно она видела насквозь то, что там покоилось. Лицо ее сделалось опять серьезным и встревоженным.

– И вам не страшно? – спросила она меня полушепотом.

– До сих пор не было страшно.

Мы распростились.

– Спокойной ночи, – сказала она, уходя, – но я бы не могла спокойно спать…

На следующий день погода испортилась. Я проснулся утром от сильной качки. Первое, что мне бросилось в глаза, был мой шляпный чемоданчик, соскочивший с комода и катавшийся по полу из стороны в сторону. Мы, очевидно, попали в сильный шторм, каких обыкновенно не бывает в летнюю пору.

Океан, весь белый от пены, вздувался, как молоко на горячей плите. Было что-то сердитое в этих грозных волнах… Наш гигантский трансатлантик казался маленькой сигарой среди разбушевавшейся стихии, а мы все, пассажиры, сидели внутри этой сигары, герметически закупоренные. Не только нельзя было выйти на палубу, но и окна все были наглухо закрыты. Все как-то присмирели. Пароходная жизнь остановилась. Не слышно было веселых голосов, ни музыки. Люди сидели, вернее лежали – по углам, бледные, зеленые, неразговорчивые, унылые, иные с испуганными глазами… а сигара трещала под ударами жестоких волн, гнулась, дрожала всякий раз, когда винт парохода вылезал из воды, но все шла вперед, стараясь выбраться из «чертовой ямы» – так моряки называют середину Атлантического океана.

– Что за чертовщина! – подумал я, глядя на болтающийся на вешалке чемоданчик, неужели в самом деле покойники приносят несчастие на море?.. А ну как эта махина в самом деле пополам сломается… Чем черт не шутит? Помощник капитана говорил мне, что единственная, по его мнению, опасность крушения является всякий раз, когда корма и нос судна стоят на двух волнах, а корпус остается, так сказать, в воздухе, вне воды… Вот в такие моменты судно может сломаться. Чем больше судно, тем оно опаснее в этом отношении… Неприятно об этом думать во время шторма, когда сигару бросает, перебрасывает и треплет какой-то злой дух, разъяренный против предприимчивости человечества, дерзающего с ним тягаться.

Сильвии я больше не видел с самого того вечера… Она не выходила из каюты. Ее мужа я встретил только один раз. Он пробирался не без труда в аптеку.

– Ваша жена больна? – спросил я.

– Она не переносит качки, – сухо ответил мне керосинный вице-король и холодно посмотрел на меня стеклянными глазами.

Сильвия не выходила из моей головы. Мне было страшно совестно перед ней, зная ее предубеждение против мертвых. Я не мог не сказать ей правды, а между тем сколько тревоги и страданий эта правда могла ей причинить…

Так думал я, переходя с большим трудом из одного салона в другой, в тщетной надежде встретить мою соседку по каюте.

Но вот вдруг буря как будто начала стихать. Реже стал винт работать над водой, слабее становились удары волн по кораблю, сигара меньше трещала. Мы, очевидно, выходили из сферы шторма, или шторм от нас удалялся.

– Мы вылезли из «чертовой дыры», – громогласно произнес капитан, и судно сразу оживилось.

Пассажиры, как тараканы, повыползали из всех щелей, и снова восстановилась оборвавшаяся на некоторое время пароходная жизнь. По мере того как море стихало и делалось снова гладким, настроение пассажиров менялось – из придавленного оно обращалось в шумливое и радостное. Опять пошла музыка, игры, танцы, и в таком приподнятом настроении мы подошли к берегам старой Европы. Трансатлантик, снова обратившийся в морского гиганта, бросил якорь в Шербургском рейде. Подошли тендеры, и тараканов начали спускать на землю.

Часть пассажиров, те, которые ехали в Париж, сходили на берег в Шербурге, остальные, которые ехали в Англию, оставались на пароходе. Я знал, что Гудсоны отправлялись в Лондон, мой же путь лежал через Париж и Берлин в Петербург. Сильвии я так больше и не видел.

В Париже я задержался целую неделю, в Берлине пробыл три дня и только по прибытии в Питер раскрыл я впервые чемоданчик, где сохранял останки неизвестного мне соотечественника.

Раскрыл… и обомлел. Металлической коробочки с пеплом Николая Андерсона в нем не было. Чемоданчик был пуст. Тщетно, похолодевшими руками рылся я в оберточной бумаге, наполнявшей чемодан, – коробочки в нем не было, но на дне чемодана лежало письмо на мое имя.

Почерк был мне незнакомый, но я догадался, от кого письмо, прежде, нежели вскрыл конверт.

«…Да, – писала Сильвия, – это я сделала. Я выбросила за борт вашего мертвеца… Я долго терпела, но когда во мне созрела мысль, скажу более – уверенность, что мы потонем, что судно сломается пополам, я вошла в вашу каюту. Вы крепко спали. Я не захотела вас будить по причинам, которые вы понимаете. Чемоданчик болтался на вешалке, а ключи лежали на столе. Остальное нечего описывать. Я долго молилась за Николая Андерсона, а под утро, улучив минуту, бросила его в пучину. Я видела своими глазами, как черная коробочка исчезла в белой пене – ваш неизвестный соотечественник получил морское погребение… Не прошло и часа после того, как буря стала стихать, а утром помощник капитана нас поздравлял – мы вышли невредимы из чертовой дыры… Если ваш соотечественник совершил