Силуэты пушкинской эпохи - Николай Дмитриевич Александров Страница 15

А. П. Глушковский (1793-ок.1870)

В то время как Евгений Онегин демонстративно заявлял, что ему надоели балеты Дидло, балет был необыкновенно популярен в Петербурге, а Петербургская балетная труппа считалась одной из лучших в Европе. Так что заявление скучающего денди — подчеркнутая поза, рассчитанно идущая вразрез с общественным мнением. Но это в Петербурге, а в Москве?

В Москве балет только начинался. В 1812 году на московской сцене дебютировал воспитанник петербургского училища и ученик великого Дидло Адам Павлович Глушковский. Год не самый удачный для дебюта — вскоре началась война. Глушковский вывез балетную труппу из Москвы, что было делом весьма хлопотным. Вернувшись в разоренную первопрестольную столицу, Адам Глушковский возобновил свою деятельность.

Крестник Веры Федоровны Вяземской — жены Петра Андреевича — Глушковский часто появлялся в их доме и, естественно, был в курсе литературных событий, тем более что и сам проявлял большой интерес к русской литературе. Стоит ли удивляться, что один из первых творческих замыслов Глушковского оказался связан с пушкинской поэмой «Руслан и Людмила». Имя Пушкина в доме Вяземских упоминалось часто, и еще не умолкли критические баталии вокруг юношеской поэмы Александра Сергеевича. Поэма Пушкина привлекала Глушковского и по другой причине. Он мечтал «открыть перед зрителем дивную картину русской древности, столь драгоценной для соотечественников», создать волшебно-героический балет, где лирика заняла бы ведущее место. Поэма «Руслан и Людмила» давала ему долгожданный материал.

Глушковский решал спектакль в традициях «волшебного зрелища», широко используя красочные танцевальные дивертисменты и другие приемы сценической картинности, так что элементы зрелищности нередко оттесняли на задний план содержание, и само действие организовывалось с помощью весьма архаических приемов. Для объяснения происходящего на сцене появлялись огромные надписи вроде: «Страшись, Черномор! Руслан приближается» или надпись от лица волшебницы Добрады: «Руслан и Людмила под моим покровительством». Спектакль был перенасыщен персонажами: свиты послов венгерских, хозарских, черкесских, свиты волшебниц, полчища купидонов, нимф, фурий. От Пушкина в подобной постановке мало что оставалось. «О главном достоинстве поэмы Пушкина — поэзии — господин балетмейстер не подумал», — писал в рецензии на балет «Руслан и Людмила или низвержение Черномора злого волшебника» (таково было его название) Михаил Языков.

Однако, как бы то ни было, первый волшебно-героический национальный балет был создан. Впрочем, его недостатки Глушковский позднее учел. В 1831 году, возобновив балет в Московском Большом театре, он свел его к одноактной пантомиме, которая, по словам рецензента того времени, «представляла собой прелестнейшую картину, в коей изящество декораций соединено с искусством машин». В этом же году Глушковский поставил в Большом театре пантомимный балет «Черная шаль, или Наказанная ветреность» по известной молдавской песне Пушкина. Но, пожалуй, наибольшим успехом из пушкинских инсценировок Адама Глушковского пользовался балет «Кавказский пленник, или Тень невесты», в котором сам балетмейстер сыграл главную роль. «Блестящим торжеством нашей сцены» был назван этот спектакль в одном из журналов.

Тридцать лет проработал Адам Павлович Глушковский на Московской сцене. Он по сути дела создал московскую балетную школу, и без преувеличения можно сказать, что для Москвы он был тем же, кем был Дидло для Петербурга. Его балеты «Остров любви», «Дон Жуан» и многие другие долгое время пользовались такой же популярностью, как и его книги, главные из которых — «Воспоминания о Дидло» и «О балетном искусстве в России».

Д. В. Голицын (1771–1844)

Сын известного русского дипломата князя Владимира Борисовича Голицына и обер-гофмейстерины Императорского двора Натальи Петровны Голицыной (послужившей, кстати, прототипом образа «старой графини» в пушкинской «Пиковой даме») князь Дмитрий Владимирович Голицын юношеские годы провел во Франции. Два французских гувернера, Оливье и Флоре, руководили его образованием и воспитанием. Однако, не меньшее, видимо, влияние оказывал и сам дух времени, в особенности если учесть, что семья Голицыных находилась во Франции с 1782 по 1791 год. Князь Дмитрий Голицын был не только очевидцем событий Французской революции, но и непосредственным ее участником. Так, например, он вместе с толпой штурмовал Бастилию.

Вернувшись в Россию, он поступил на военную службу, в 1794 году под знаменами Суворова воевал в Польше, в 1806 году, уже будучи генерал-лейтенантом, сражался в корпусе генерала Беннигсена, во время шведской войны 1809 года именно Голицын выдвигает идею перейти по льду Ботнический залив и врасплох застать неприятеля. План был принят, но командовать войсками поручили Барклаю-де-Толи. За выполнение этого замысла Барклай получил чин полного генерала, а так как при производстве чина был нарушен принцип старшинства, князь Голицын вместе с другими генералами подал в отставку и вновь поступил на военную службу с началом войны 1812 года. Он сражался на Бородинском поле, в Тарутине и Малоярославце, отличился в боях под Красным, Люценом, Дрезденом, Кульмом и вместе с русскими войсками вступил в Париж.

В 1820 году князь Дмитрий Владимирович Голицын был назначен на пост московского генерал-губернатора, на котором и пробыл до своей смерти в 1844 году. «История Москвы за эти годы без жизнеописания его невозможна, — писал о Голицыне граф Шереметев. — Для нее он находил время, заботился о благоустройстве города, устраивал бульвары, сады, фонтаны, строил больницы, завел вместе с несколькими любителями на свои средства итальянскую оперу, устраивал маскарады с приглашением купечества, принимал живое участие в делах университета, давал балы, предпринял дело описания Москвы». «Он любил Москву и с жаром всегда и везде отстаивал ее права», — писал о Голицыне князь П. А. Вяземский. Впрочем, о личности и деятельности Дмитрия Владимировича с сочувствием отзывались многие современники — И. И. Пущин, А. И. Герцен, В. А. Жуковский, назвавший Голицына в стихах, ему посвященных, «Друг человечества и твердый друг закона», и даже язвительный Ф. Ф. Вигель. «Это был человек примечательный, — писал о нем Филипп Филиппович, — в нем встречалось все то, что было лучшего в рыцарстве, со всем, что было достойно хвалы в республиканизме. Более чем кто, он был предан, верен престолу, но никогда перед ним не пресмыкался, никому из приближенных к нему не льстил, никогда не был царедворцем, большую часть жизни провел в армии и на полях сражений добывал почести и награды. Оттого-то и в обхождении его была вся прелесть откровенности доброго русского