Жак де Ланглад - Оскар Уайльд, или Правда масок Страница 15

Оставаясь увлеченным пышностью католических обрядов, Уайльд не терял надежды совершить паломничество в Рим вместе со своим другом Дански. Но, по собственному признанию, в этот период он был на мели, причем положение было настолько серьезным, что он даже подумывал о браке по расчету. Мать не желала и слышать об этом. «Мне будет очень жаль, — писала она, — если ты всерьез решишься на брак по расчету и потеряешь все надежды получить университетскую стипендию, притом я не считаю, что твоя бедность способна пробудить в ком-либо жалость или сострадание»[81].

Дански собирался навестить родителей в Монте-Карло и предложил попытать счастье в казино. Несколько фунтов чудесным образом превратились в шестьдесят, это позволило Оскару Уайльду присоединиться к приятелю в Генуе, и оба решили ехать дальше в Рим. Однако неожиданно Оскар встретил преподобного Махэйффи, который предложил ему ехать вместе в Грецию. Вот что Оскар писал с Корфу: «Это остров идиллической красоты, он целиком укрыт оливковыми плантациями. В Италии почти у всех оливковых деревьев подстрижены верхушки, и они выглядят искусственно, а тут ими можно любоваться в естественной красоте. Особенно поражает возраст веток, словно скрюченных в страдании, именно так, какими их любит изображать Гюстав Доре[82]. А когда поднимается ветер, серо-зеленая листва начинает отливать серебром»[83]. Он писал оттуда и ректору колледжа Св. Магдалины Генри Рэмсдену Брэмли: «По дороге в Рим я встретил своего бывшего учителя, профессора Дублинского университета, господина Махэйффи, и он настоял на том, чтобы я поехал с ним на Миконос и в Афины. Радость от возможности увидеть эти места, да еще в столь изысканном обществе, была слишком велика, чтобы я мог устоять, и вот я на Корфу»[84]. В письме он предупреждал, что опоздает к началу занятий в апреле, впрочем, это не означало, что ему удастся избежать наказания по возвращении.

Оскар Уайльд в Греции! Эта историческая встреча с родиной греческой литературы, искусства и красоты — всем тем, что он всегда боготворил, должна была бы оставить для потомков несчетные восторги, описание пейзажей, обычаев, местных жителей. Однако, если не считать нескольких статей, опубликованных в 1885–1887 годах во «Всякой всячине», трех писем матери, Реджинальду Хардингу и ректору Брэмли, от этого путешествия в Грецию, которая всегда была для него второй родиной, не осталось никаких следов. Благодаря дорожному блокноту преподобного Махэйффи, можно восстановить их маршрут и предположить, что греческая действительность и трудности в пути заслонили собой мечту, в одеяния которой эта поездка облачилась для Уайльда по возвращении в Оксфорд.

Вот некоторые записи Махэйффи, благодаря которым можно представить себе впечатления Уайльда: «Нам повезло, что мы прибыли в Грецию ночью, когда великолепная луна отражается на глади летнего моря. Изрезанные берега Суньона и Эгины были еще довольно светлы, однако тень уже таинственно сгустилась, умеряя наше нетерпение поскорее рассмотреть всю картину при свете дня. И хотя мы обогнули Эгину и приблизились к скалистому берегу Саламины, Пирей продолжал быть скрытым от нашего взгляда. Вскоре мы увидели свет маяка Пситгалейя, и нам сказали, что порт находится с другой стороны. Мы продолжали плыть в полной темноте. Казалось, голые прибрежные скалы сливаются в одну линию, не оставляя ни малейшего прохода. Но вот корабль лег курсом на восток, и нашему взору открылись тысячи огней и множество судов, заполнивших знаменитый порт. Увы! В шуме и суматохе высадки на берег он мало чем отличался от других портов. Как и во времена Платона, порт Пирея остался пристанищем матросов со всего света, незнакомых с хорошими манерами… И все же, когда мы наконец вырвались из этой толкотни и оказались в тишине, на дороге в Афины, дороге, практически не изменившей внешнего вида со времен Древней Греции, усвоенная нами классическая культура, изгнанная суетой торговли и жуткой портовой бранью, снова возобладала»[85].

Маленькая группа, возглавляемая преподобным Махэйффи, посетила Акрополь, храм Тезея, осмотрела колонны Адриана. Затем они поднялись на гору Химетт и испытали неподдельный восторг при виде красоты открывшегося вида и великолепных статуй. А после — снова разочарование скукой афинских музеев. Путешественники покинули Афины и уехали на Аттику, пересекая оливковые рощи и слушая пение соловьев, перепутавших день с ночью в тени густой листвы. Здесь, при ярком свете голубого дня они пересели на маленький парусник и подгоняемые сильным восточным ветром, взяли курс на Киклады. Между тем гармония Древней Греции вновь оказалась нарушенной из-за вспышки политической активности в преддверии предстоящих выборов. Скачка на мулах по Аркадии также не принесла радости; было впечатление, будто весна ни с того ни с сего сменилась хмурой осенью, да и пейзаж перед ними был не из веселых: «Между тем узловатые дубы — ветви, словно перекрученные в борьбе с бурями и заморозками, совершенно прозрачная листва — вся природа этой альпийской пустыни казалась пораженной старостью или жестокой болезнью, хоть и была отмечена какой-то особой красотой. Огромные стволы были сплошь покрыты серебристым мхом, будто бархатом».

Впрочем, мрачный лес наконец закончился, рассеялся туман, и взглядам путешественников открылся чудный вид на весь Пелопоннес. В Аргосе Оскар был немало шокирован тем, как преувеличенно страстно выражал его компаньон — святой отец — свои чувства по отношению к встречным мальчикам из окрестных деревень. Англичане без сожаления покинули Аркадию на борту рыбацкой шлюпки и поплыли вдоль южного берега, любуясь чудесными видами, бухтами и неожиданной растительностью. «Нет ничего более приятного, чем этот типично греческий способ передвижения — плавание от острова к острову или вдоль скалистых берегов на просторной и удобной шлюпке с палубой, дающей прекрасное укрытие от водяных брызг»[86].

Но самый удивительный прием ожидал путешественников в Агиос Петрос. «Нас любезно принял член деревенского совета, почтенный старец с белой бородой, который был врачом, но, к сожалению, оказался еще и политиком. Он буквально засыпал нас вопросами о Гладстоне[87] и о герцоге Бисмарке[88], а мы просто умирали от голода. Несколько рыбин, которых, к счастью, еще в Астросе купили наши погонщики мулов, стали украшением вечеринки, если, конечно, не считать потрясающую красавицу, разодетую в несметное множество цветастых юбок и с кинжалами на боку, которая вышла поприветствовать нас перед ужином, с достоинством поцеловала каждому руку и оказалась в конце концов метрдотелем… Восхищенно наблюдая за грацией и изысканностью ее движений, мы поняли, сколь важную роль в поведении женщины играет великолепное одеяние»[89].