Виктор Степанов - Рота почетного караула Страница 15

И уже не на аэродроме, а во чистом поле стоял богатырь Андрей, - в кольчуге и шлеме, с сияющим мечом в руках - и прямо на него, не сводя ощупывающих, с зеленоватым блеском глаз, шел высокий гость из-за тридевяти земель, из-за тридевяти морей. Андрей держал оружие не в том положении, с каким встречают врага, а "на караул", в жесте дружелюбия и мира, и вся земля советская стояла за ним - и родной поселок с наклоненными над прудом вербами, и Кремль с негаснущими звездами, и мать в своем присыпанном блестками снега пальтеце, и майор, затянутый в сияющие ремни, и даже вот тот, с государственным именем, знакомый по портретам человек - все стояли за Андреем, надеясь на него, наблюдая, как он поведет себя: дрогнет ли, опустит ли глаза...

Президент подошел совсем близко. Нет, он был все-таки старше, чем казался издалека. "Ну, взгляни, взгляни на меня", - загадал Андрей и чуть не отпрянул, вспыхнул - президент смотрел на него.

Он смотрел не долго, лишь секунду-другую, но задержалась, отдалась в сердце пристальность его взгляда с затаенным где-то на самом дне зеленоватых глаз любопытством.

Наклонившись к переводчику, президент с улыбкой что-то сказал.

Переводчик, молодой, расторопный парень, повернулся к советскому руководителю:

- Господин президент говорит, что очень доволен выправкой. Отличные парни, превосходный караул.

- Я благодарю гостя, - усмехнулся советский руководитель. - Переведите ему, что было бы очень хорошо, если бы на всей земле остались только роты почетного караула...

- О да! О'кей! - просиял президент и приложил руку к груди.

Они пошли дальше, к толпе, зовущей их трепетом разноцветных флажков.

Остальное Андрей припоминал потом смутно, словно это происходило во сне или с кем-то другим: гулко, в самую душу, бил барабан, а рота, перестроясь в колонну по четыре, шла - нет, не шла, а летела над бетонными плитами в торжественном марше, и Андрей все опасался, что вдруг у него лопнет ремень или задерется зацепленная карабином пола шинели; но в те несколько секунд, пока белесо мелькнуло лицо президента, ничего не случилось, по команде "Вольно!", раздавшейся глухо, как из-под земли, рота глубоко вздохнула, сразу спружинила шаг, и Андрей опомнился уже возле курилки - Матюшин неловко совал ему в рот сигарету.

- Ну что? С крещеньицем, Андрюха!

Переполненный нахлынувшей благодарностью, чувством необыкновенной праздничности, Андрей только и смог спросить:

- Как?

- А ничего, гарно, як в балете! - засмеялся довольный Сарычев. "Какие они славные - и Матюшин, и Сарычев, и... командир роты", - подумал Андрей, радуясь этому знакомому и новому чувству только что с успехом сданного экзамена. Он не знал, что главный экзамен ждал его впереди.

8

- А ты везучий, Звягин, - завистливо вздохнул над тарелкой борща Патешонков. - Надо же, встречал президента... На что Аврусин - и то не взяли. Теперь ты эрпэкашник. Огни и воды и медные трубы... Тебе майор не родня, случайно? Или другая протекция?

Матюшин и Сарычев, сидевшие напротив, одним движением ("И тут как на плацу!" - усмехнулся Андрей) придвинули тарелки с макаронами и, словно по команде, нацеленно тюкнули вилками - тирада Руслана не произвела впечатления. Молчал и Андрей, хотя подначка друга польстила.

Сарычев поклевал вилкой по донышку опустевшей тарелки (и когда только успел!), нахмурился, поводил бровями.

- Воды и медные трубы, оно, конечно... А шо доогней, то трэба разжуваты...

Андрей поднял от своей тарелки глаза:

То есть?..

Перевожу, - серьезно пояснил Матюшин, и в его мягкий голос прокрался жестковатый, знакомый по занятиям на плацу командирский холодок. - Сарычев имеет в виду Вечный огонь... Вот когда постоишь у могилы Неизвестного солдата, тогда будешь полный солдат РПК...

"И что особенного? - с неприязнью подумал Андрей. - Что они все кичатся этим постом? Ну, час стоять, четыре бодрствовать... Так это же сплошное удовольствие - в центре Москвы, в Александровском саду. Как говорится, на людей посмотреть и себя показать..."

Он вспомнил строгую нарядность площадки возле Вечного огня, серебристо-узорчатые, как на морозном стекле, кружева инея на гранитных ступенях, жарко струящееся, журчащее пламя над приконченной бронзовой звездой; от этого пламени подтаивало вокруг, хотя морозец тогда был знатный. Но присягу-то они принимали в декабре, а сейчас май, и там небось как в парке - трава, листья, цветы.

- А кто все-таки там лежит? - осторожно спросил Андрей, опять представив ту площадку, как бы просевший мрамор ниши, черную, в серых блестках, глухую, но совсем не похожую на кладбищенское надгробие плиту. Наоборот, чем-то жизненным, привычно светлым, как в дворцах метро, веяло от этого мрамора. - Кто там, как вы думаете? - повторил Андрей.

- Неизвестный солдат, - сдвинув брови и немигающе глядя куда-то мимо тарелки, проговорил Сарычев. - Неизвестный.

Матюшин отложил ложку.

- Его в шестьдесят... по-моему, в шестьдесят шестом похоронили под Кремлевской стеной, - произнес он с таким видом, как будто сам лично присутствовал на похоронах. - На бронетранспортере привезли из-под Крюкова. И наш караул сопровождал...

- В шестьдесят шестом? - переспросил Андрей и вспомнил однажды виденное, но давно забытое.

Кто-то из ребят принес в школу две ржавые, осыпающиеся темной окалиной гильзы, алюминиевый портсигар со слипшейся, будто оплавленной крышкой и полуистлевший помазок для бритья - каких-то несколько волосинок кисточки, зажатых в почерневшей медной ручке. Принесенное было найдено в обвалившемся, старом окопе, но больше всего Андрея поразили тогда не разговоры о владельце этих предметов, смутные предположения о его гибели, приглушенно возникшие тут же, а сами гильзы, портсигар и помазок, нелепо и странно, как свидетельства с другой планеты, лежавшие на учительском столе. Даже нет, не гильзы, будто еще источающие острый запах пороха, и не пустой, смятый, как папиросная пачка, портсигар - Андрей не мог отвести глаз от помазка, быть может за час перед боем касавшегося живых Щетинистых щек. Что-то необъяснимое, несправедливое, не соответствующее логике заключалось в том, что помазок ну если не жил, то все-таки существовал на этом свете, тускло поблескивал медной кругловатой, как груша, ручкой, из которой выглядывала, словно прорастала, рыжеватая кисточка, а человека, хозяина этой вещи, уже не было на свете...

- Он погиб под Москвой... Понимаешь, погиб. - Сарычев заговорил быстро, горячо, словно в чем-то убеждая и самого себя: - Там же страшные бои были... Восьмая гвардейская Панфилова, танкисты Катукова, кавалеристы Доватора... Они не пустили врага к Москве...

Матюшин, все это время сидевший задумчиво, твердо произнес: