Владимир Санников - Записки простодушного Страница 15

И тут я совершил грубую ошибку — я для закрепления нашей нерушимой дружбы стал его гладить (это во время еды-то!). Естественно, он меня цапнул, и хорошо цапнул: с обеих сторон ладонь была прокушена почти до кости.

Мы тогда (5-й класс) проходили в школе «Историю Древнего мира», и я, памятуя о мальчике-спартанце, который на уроке мужественно, без стона терпел, когда спрятанный под его рубашкой лисенок выгрызает ему внутренности, тоже вел себя мужественно. Подойдя к тете Толе, я, пряча за спину руку, из которой, ну, не лилась, но струилась кровь, попросил у нее йод. «А зачем тебе?» — «Да кровь идет немножко…» — «Почему?» — «Да Громко немножко укусил!» — «Покажи! Показывай, показывай!» И увидев окровавленную ладонь, суматошно закричала дочкам: «Ой-хой-хой! Девки! Тайка! Нюрка! Быстрее, воду, йод, тряпку какую-нибудь!»

Петух. Что лошади, коровы, козы, собаки, свиньи — существа опасные, мы знали. Но вот петух — зверь небольшой, вроде бы нестрашный и очень занятой: гребёт всё ногами, вроде футболиста, только не вперед, а назад. Клюёт и — примерный семьянин — несушек подзывает. Но стоило пятилетнему брату Шурке оказаться одному во дворе дяди Вани, как этот петух налетел на малыша и ну его клевать и шпорами драть. Да всё в лицо норовит! Хорошо, кто-то из взрослых во двор вышел. Заклевать его петух вряд ли мог (а может, и мог — если б в висок попал), а вот глаза выклевать — запросто. «Эк он его отделал!» — задумчиво сказал хозяин петуха, косоглазый жилец дяди Вани. И оба — и хозяин, и петух — искоса посмотрели на Шурку, вот, мол, какие мы лихие.

Впрочем, петух недолго упивался победой. Хозяин скоро его «нарушил» (прирезал), но причиной расправы был не Шурка, а соображения высокой коммерции.

Дело в том, что хозяин петуха, несмотря на косоглазие, был неплохой мастер — специалист по трюмо, которые перед войной входили в моду. И вот однажды он выставил под крышей сарая на просушку зеркало в богатой резной деревянной оправе. Считается, что животные себя в зеркале не видят. Наш петух отлично себя увидел, но неправильно интерпретировал увиденное. Он решил, что это — «соперник коварный», посягающий на его гарем. Разбежавшись, он бросился на наглеца. Тот не отступил, а встретил хозяина двора мужественно, клюв к клюву и шпоры в шпоры. Снова и снова бросался петух на пришельца, пока в полном изнеможении, с окровавленным клювом не свалился около исцарапанного и совершенно не пригодного к продаже зеркала. «Эк он его отделал!» — снова и снова повторял потрясенный хозяин зеркала (и петуха). Это были в точности те слова, которые он произносил раньше об исклёванном моем братце, но если там было легкое сожаление с оттенком гордости, то здесь — глубокая скорбь по поводу тяжелой утраты.

Чтобы обезопасить свой бизнес, хозяин решил «нарушить» петуха: «Дикой он какой-то. Вон и парня тогда исклевал. Придется его нарушить!»

Катание на розвальнях. Для нашей школьной ватаги одним из любимых развлечений зимой было катание в санях. Когда мимо нас, покрикивая, причмокивая, протрюхивал на санях-розвальнях какой-нибудь мужичонка, один из нас плюхался (только тише, тише!) в сани. До чего же приятно было — притаиться на сене, глядеть на отстающих товарищей и чувствовать себя одновременно и затаившейся мышью, и этаким лихим наездником. А потом со сладким испугом услышать заметившего тебя мужика: «Вот я тебя, фулюгана!» — и вывалиться из саней в снег.

Забава продолжалась не одну зиму, до того дня, когда какой-то мужик, изловчившись, огрел меня по лицу витнём (плетью). Хорошо глаз не вышиб. Когда я пришел домой с багровым рубцом через всё лицо, мне еще и от мамы попало.

«КЛАДЫ»

Переехав в город, мама без конца что-то покупала из обстановки, что-то переставляла, а то и мы переезжали в другой дом. И как же мы любили эти переезды! Это совсем не то, что переезд на новую квартиру, где за пять минут всё обследовать можно: вот пустая комната, вот пустая кухня, вот пустая уборная — всё! Нет, новый деревянный дом — это большой неизведанный мир, полный тайн и неожиданностей.

Прежде всего (вернее, выше всего) — чердак. Как приятно было ходить под нагретой солнцем железной крышей, иногда по-хозяйски грохая по ней кулаком, копаться в песке, насыпанном внизу, находя там то какую-то книжку, то сиденье от стула, то (самая ценная находка) портрет Николая II и Александры Федоровны в позолоченной (?) раме. (Мама наклеила на портрет самодержцев какую-то репродукцию, и она многие годы висела на стене.)

В порванной обшивке двери я заметил белый уголок и, дернув за него, вытащил пачку порнографических открыток. Долго рассматривал их, догадываясь, что это какая-то стыдная тайна взрослых. Мама, покраснев, вырвала их и бросила в печь. Я даже не успел показать их Шурке и Любке. Я догадывался, что эта тайна как-то связана с появлением детей. Когда родилась сестренка Алка, взрослые стали «пудрить мозги» моему любознательному брату Шурке: «Откуда Алку взяли? Да в магазине купили. На полочке лежат, ну, вот как куклы, только живые». И тут я вмешался в разговор: «Нет, Шурка, они их как-то сами делают» (реплика, вошедшая в анналы истории нашего «клана»; и через годы тетки подшучивали надо мной, студентом: «Ну чо, Вовонька, знашь теперь, как робетишек делают?»).

Но я отвлекся от результатов нашего кладоискательства.

Главные находки ждали нас в сарае. Там мы нашли полностью снаряженные удочки, а под стрехой — холщовый мешок с большой кучей бумажных денег. Взрослые были разочарованы: «Вот если бы вы золото нашли!» Мы же были на седьмом небе от пачек новеньких, хрустящих николаевских и «керенок». В войну мы делали из них игральные карты, в которые даже взрослые играли. А когда слух о находке разнесся по улице, среди ребятишек стало считаться дурным тоном не иметь «старинных денег», и мы обменивали их на бабки, картинки и самое дорогое для меня — книжки.

А в кладовке мы нашли старый, ржавый австрийский штык-кинжал. Не показывая взрослым (отнимут опять!), долго чистили его керосином и песком и тайком брали с собой в лес или на рыбалку. Тупой, с расщепленной деревянной рукоятью, он служил нам так, для «куражу», но — каждое незаряженное ружье раз в год стреляет… Вот и этот кинжал мог стать причиной трагедии. Было это уже после войны, когда я стал студентом и уехал из Воткинска. Мой брат Гера (16 лет) пошел на рыбалку и вдруг на безлюдных воткинских лугах встречает своего врага — нашего соседа Юрку Косачёва. Всего год назад (даже меньше) этот приблатненный Юрка в драке ржавым гвоздем выколол Гере глаз, а тут кричит: «Эй ты, кривой, иди на… а то и без другого глаза останешься!» Гера выхватил из рыбацкой корзинки этот наш полудекоративный кинжал, бросил удочки, корзинку — и за Юркой. И почти догнал уже, но, слава Богу, споткнулся о какую-то кочку, упал, и этот подонок благополучно смылся.