Марк Рафалов - Футбол оптом и в розницу Страница 15

Далее приводятся доводы, почти полностью повторяющие то, что было изложено в протесте Прокуратуры СССР (М.Р.).

Постановление особого совещания при НКВД СССР от 23 августа 1938 года отменить и дело в отношении Рафалова-Заявлина Михаила Арнольдовича производством прекратить за отсутствием в его действиях состава преступления.

Председательствующий

(подпись) Якименко.

Изучением дела отца я занимался в приемной Федеральной службы безопасности в июле 1992 года. Мне помогали внимательные и учтивые сотрудники этого ведомства. Несколько дней я провел в невзрачном старом доме 22 на Кузнецком мосту.

30 июля я перевернул последнюю страницу и закрыл уже ветхую папку с архивным номером 295267. В начале шестого я вышел из здания службы безопасности. Стояла смрадная и липкая московская жара. В самом разгаре был час пик. На Лубянской площади в сторону метро, ГУМа, ЦУМа, «Детского мира» бежали разомлевшие после работы люди. В центре площади, обтекаемой со всех сторон потоком автомобилей, возвышался высокий постамент. На нем долгие годы стоял и взирал на окружающих главный чекист страны — Железный Феликс. Теперь его не было. На его месте, использовав отверстия, крепившие гигантские сапоги скульптуры, лихие казаки поставили простой деревянный крест в память о невинно сгинувших жертвах чудовищного режима. Режима, потомки которого отчаянно сопротивляются напору свежих ветров и норовят вновь взобраться на пьедестал...

Позволю себе сделать еще одно отступление. В 90-е годы в нашей многострадальной России стало очень модным заниматься очернительством всего и вся. К сожалению, свобода слова не только не препятствовала этому явлению, но явно его стимулировала.

В своих заметках о судьбе отца я не всегда, упоминая чекистов, служивших в системе ГУЛАГа, объяснялся им в любви. Полагаю, что мои чувства вам понятны. Могут ли заслуживать уважения и признания люди, принявшие на себя обязанности палачей, костоломов и истязателей?

Но значат ли мои высказывания, что любой сотрудник органов внутренних дел или госбезопасности достоин осуждения? Ни в коем случае! Мне довелось поддерживать дружеские отношения с рядом сотрудников этих организаций. Разве не стоят многие из них добрых слов и уважения за свой труд?

Допускаю, что среди людей, коим доведется ознакомиться с этими воспоминаниями, найдутся циники, которые будут упрекать меня за стремление сделать своеобразный реверанс, адресованный нынешнему президенту России... Бог им судья. На то они и циники. Мне же в моем возрасте и положении уже нет никакого резона заниматься таким непотребным делом. Поэтому, повторяю еще раз то, что писал в начале этой книги. Важно не в каком ведомстве служил человек, а то, чем он там занимался и как вел себя.

ГЕНЕРАЛЬНАЯ

ПРОКУРАТУРА

РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

ул. Б. Дмитровка 15а

Москва. Россия. ГСП-9 101999

17.10.2001 №13-112-96

СПРАВКА О РЕАБИЛИТАЦИИ

Рафалов Марк Михайлович, родившийся 4 сентября 1924 года в г. Харькове

по заключению Генеральной прокуратуры Российской Федерации от 17 апреля 1996 г. На основании ст. 2-1 Закона Российской Федерации «О реабилитации жертв политических репрессий» признан пострадавшим от политических репрессий

В соответствии со ст. 1-1 указанного Закона и определением Конституционного Суда Российской Федерации от 18.04.2000 № 103-0

Рафалов Марк Михайлович

как оставшийся в несовершеннолетнем возрасте без попечения отца, необоснованно репрессированного по политическим мотивам, признан подвергшимся политической репрессии и реабилитирован.

Помощник Генерального прокурора

Российской Федерации

Старший советник юстиции Н.С. Василенко

Это решение Генеральной прокуратуры повлекло за собой увеличение моей месячной пенсии на... 92 рубля 66 копеек.

Вот, кажется, и все... Отец полностью и безоговорочно реабилитирован, посмертно восстановлен во всех правах. Хочется верить и надеяться, что больше никто и никогда не посмеет надругаться над памятью чистого и беззаветно преданного Родине человека, ставшего жертвой страшного времени. Увы, наш отец был не одинок... Миллионы людей разделили его горькую участь.

Желание написать воспоминание об отце возникло у меня давно, но реализовать его было далеко не просто. По многим причинам. Во-первых, в ряду сотен подвергшихся репрессиям крупных партийных и государственных деятелей, известных писателей, имя отца и его судьба не представляли особого интереса для читателей, а соответственно и для издателей. Во-вторых, я не располагал тогда необходимыми материалами и документами, позволявшими мне писать хорошо аргументированный очерк, не говоря уже о том, что мои литературные возможности не могли встать в один ряд со многими произведениями, затрагивавшими лагерную тематику. Ни «Детей Арбата» А. Рыбакова, ни «Одного дня Ивана Денисовича» А. Солженицына я, естественно, создать не мог.

В-третьих, в период хрущевской оттепели, да, к сожалению, и в наши дни, описания подробностей чудовищных и невиданных по своей массовости и жестокости политических репрессий не всеми людьми встречаются с пониманием и сочувствием. Ведь и по сей день на нашей многострадальной Руси живет еще много персонажей, не желающих знать и помнить о страшных годах, унесших жизни лучших сынов и дочерей России.

Вынужден еще раз просить читателей задуматься над всеми противоречивыми событиями, раздирающими нашу страну. Не мы ли все сами своим преступным благодушием и терпимостью поощряем разгул экстремизма и мракобесия в нашей России?

Разве можем мы полагаться на понимание марширующих по улицам наших городов фашистских молодчиков, прославляющих фюрера, так же как наивно рассчитывать на поддержку оболваненных старичков, выходящих на площади и проспекты с портретами нашего доморощенного тирана, равного которому не знала история человечества. Рядом с нами сегодня, в начале XXI века, находятся люди с ампутированной совестью, которые недрогнувшей рукой пишут в вышестоящие инстанции ходатайства с требованиями оправдать и реабилитировать уникального и неповторимого душегуба Лаврентия Берию!

Согласитесь, что в подобных условиях очень непросто отважиться писать о жертвах незаконных репрессий. Хотя дважды такие попытки мною предпринимались. В начале 1989 года по просьбе магаданского «Мемориала» я отправил им очерк об отце — объемом примерно 30—35 машинописных страниц. Лидия Владимировна Андреева, проживавшая тогда на Кольцевой улице, любезно известила меня, что очерк получен, одобрен и будет опубликован в готовящемся к печати мартирологе. Мы еще несколько раз обменивались письмами и... связь оборвалась.