Вячеслав Бондаренко - Вяземский Страница 15

Распорядок дня Николая Михайловича, его размеренный быт запомнились Вяземскому навсегда: «Карамзин был очень воздержан в еде и питии… Он вставал довольно рано, натощак ходил гулять пешком или ездил верхом… Возвратясь, выпивал он две чашки кофе, за ними выкуривал трубку табаку (кажется, обыкновенного кнастера) и садился вплоть до обеда за работу, которая для него была также пища насущная и духовная и насущный хлеб. За обедом начинал он с вареного риса, которого тарелка стояла всегда у прибора его, и часто смешивал он рис с супом. За обедом выпивал рюмку портвейна и стакан пива… Вечером, около 12-ти часов, съедал он непременно два печеные яблока. Весь этот порядок соблюдался строго и нерушимо, и преимущественно с гигиеническою целью: он берег здоровье свое и наблюдал за ним не из одного опасения болезней и страданий, а как за орудием, необходимым для беспрепятственного и свободного труда».

Вторую половину дня Карамзин тратил на чтение, прогулки, беседы с друзьями. Находил время поговорить и с Петром. Вяземский чувствовал, что этот человек будет для него кем-то особенным… может быть, станет даже важнее отца. Отец чувствует себя все хуже, часто кашляет, хотя и старается это скрыть. Он стал приветливее и ласковее с сыном, но почти не сетует на его рассеяние, не интересуется стихами… Совсем иное дело Карамзин. Ему хотелось подражать, хотелось быть таким же, как он, — независимым, спокойным, посвятившим себя семье и труду… Нельзя сказать, что Карамзин целенаправленно воспитывал своего юного родственника. Но самая жизнь рядом с Карамзиным была для Вяземского лучшим воспитанием.

— Вы пишете стихи; это хорошо, — говорил ему Николай Михайлович. — Но берегитесь; путь сочинителя труден. Нет ничего жальче и смешнее худого писачки и рифмоплета…

Уроки Карамзина запомнились Вяземскому на всю жизнь и отразились в письме костромской поэтессе А.И. Готовцевой, написанном в декабре 1829 года. Собственно, это не частное письмо, а краткое изложение творческого кредо Вяземского. В наставлениях, которые князь дает начинающей писательнице, явственно слышен карамзинский голос: «Пишите более и передавайте стихам своим как можно вернее и полнее впечатления, чувства и мысли свои. Пишите о том, что у вас в глазах, на уме и на сердце. Не пишите стихов на общие задачи. Это дело поэтов-ремесленников. Пускай написанное вами будет разрешением собственных, сокровенных задач. Тогда стихи ваши будут иметь жизнь, образ, теплоту, свежесть». Тень Карамзина прямо-таки витает над этим небольшим эссе Вяземского — он советует поэтессе чаще читать «Академический словарь» («этот способ был мне присоветован Карамзиным»), упражняться в переводах, используя изданный Карамзиным «Пантеон иностранных авторов», переводить уже переведенные Карамзиным тексты и потом сверять свой вариант с работой мастера… Нет сомнения, что сам Вяземский в юности прошел через все перечисленные им экзерсисы.

Если его сходство с отцом, Андреем Ивановичем, можно проследить только на, так сказать, генетическом уровне, то уроки Карамзина юный князь воспринимал уже вполне сознательно — и во многом взял его судьбу за образец своей собственной. Именно пример Карамзина (и Жуковского) поможет Вяземскому прожить достойную, исполненную благородства жизнь. Как и Карамзин, Вяземский попробует себя во множестве литературных жанров — в поэзии, прозе, переводе, историческом труде. Он тоже будет издавать один из популярнейших журналов своего времени и тоже напишет «коронационную» оду (Карамзин — Александру I, Вяземский — Александру II). Как и Карамзин, в юности князь будет шокировать московское общество эксцентричными нарядами, а в старости прослывет другом и советчиком императора. Наконец, скрытые «цитаты» из жизни Карамзина рассыпаны по биографии Вяземского более чем щедро. Это и ранняя отставка, и заграничное путешествие 1838—1839 годов — его маршрут почти в точности повторяет маршрут карамзинского странствия конца 1780-х, а в Париже князь, конечно же, садится за письма — свои «письма русского путешественника»… С этой карамзинской книгой он не расставался и в поздних поездках своих по Европе. Да и в сущих мелочах Вяземский иногда вольно или невольно копировал учителя. Например, проезжая в 1820 году Ригу, князь Петр Андреевич крепко зажмуривается — якобы из-за раздражения и утомленности плохой дорогой… На самом же деле это точная поведенческая цитата из Карамзина, тридцать лет тому следовавшего тем же маршрутом: «Бедную Лифляндию он (Карамзин. — В. Б.) третирует до последней степени, — сообщал знакомый «русского путешественника». — Ее надо проехать, говорит он, зажмурив глаза»… Фраза Учителя запоминается Вяземским — и в нужный момент «приводится в действие».

Нередко к Карамзину приезжали гости. Являлся довольно известный поэт Василий Львович Пушкин, забавный, маленький, с брюшком, но, невзирая на смешную внешность, любезный, добрый и образованный. Он был воинствующим поклонником Карамзина и яростным защитником его от нападок. А чаще всех появлялся важный, холодноватый Иван Иванович Дмитриев — старинный друг и земляк Карамзина, дальний его родственник и «брат по Аполлону». Дружили они настолько, что Дмитриев, услыхав про поэтическую книгу Карамзина «Мои безделки», вскоре выпустил «И мои безделки». Перед Дмитриевым Вяземский тоже благоговел — он считался самым знаменитым русским баснописцем, очень ценились также его сатиры, а песня «Стонет сизый голубочек…» стала народной… Где-то в глубине души Вяземский признавался себе, что остроумные, суховатые и умелые стихи Дмитриева нравятся ему даже больше меланхоличных безрифменных песен Карамзина… Дмитриев охотно откликался на восторги юного князя, оживлялся лицом, рассказывал массу любопытного. Холодность его во многом была напускная. Когда Вяземский с Дмитриевым начали переписку, Иван Иванович даже пенял князю за излишнюю церемонность его посланий и призывал быть попроще. Сразу, в отличие от Карамзина, одобрил он и поэтические труды Вяземского, читал его с удовольствием и всегда хвалил, часто даже перехваливая.

Они гуляли по парку втроем — Карамзин, Дмитриев, Вяземский. Юный князь немного отставал от друзей, уважая их возраст и желание поболтать по душам. Он смотрел на смеющихся поэтов, на полукруглое окно Карамзинской комнаты… Здесь творилась История.

20 апреля 1807 года в возрасте пятидесяти трех лет умер князь Андрей Иванович. Накануне он в присутствии друзей, князя Я.И. Лобанова-Ростовского и Н, С. Мордвинова, продиктовал завещание. «В твердой также надежде на дружбу и снисходительность Николая Михайловича Карамзина, — говорилось в последнем, 6-м пункте, — и что он в полной мере уважит, сим изъявлением моей к нему доверенности, основанной на достоверной известности о его просвещении, честности и благонравии, передаю ему драгоценнейшее для сердца моего право вместо меня пещись о воспитании сына моего, руководствовать к приобретению нужных для него познаний и до совершенного возраста его быть ему во всех случаях наставником и путеводителем. Заклинаю при том сына моего родительскою моею властию, чтоб он ему был столькоже послушен, как бы и мне самому»{6}. В незавершенном стихотворении «Деревня» Вяземский так вспоминал об этом: