Александр Сабуров - Силы неисчислимые Страница 16

Подробно рассказываю товарищам обо всем, что довелось увидеть и услышать в Хинельском лесу. Если и на Черниговщине так, то бросок за Днепр будет не столь уже рискованным.

Рева снова принимается перебирать наши дорожные приключения, увлекается, и в его передаче пережитые нами события стали приобретать явно романтическую окраску.

Воспользовавшись тем, что за дверью послышался громкий спор, выхожу в соседнюю комнату. Ну, конечно, наши уважаемые старики Кривенков и Струков заспорили. Егор Емельянович Струков был нашим первым проводником, когда мы устраивали засаду на большаке Суземка - Денисовка, да так и остался с нами. Беспокойный дед. Часа не проживет без жаркой дискуссии.

Григорий Иванович Кривенков нападает на друга:

- Ты хоть видал, куда он задние ноги забрасывает? На пол-аршина за след передних. Это лошадь для бегов, а не по борозде ходить...

Струков тут же перебивает его:

- Подумаешь! Великое дело - бега... Ничего с ним не случится, если полдня плуг потаскает, походку не испортит. А единоличником, Григорий, между прочим, я никогда не был и не буду. Запомни это!

Вмешиваюсь в их перепалку и узнаю, что Струков мечтает на Чердаше вспахать весной огород, а Григорий Иванович вступился за коня и в запале обозвал Струкова единоличником. - Вишь ты, раскипятился самовар из Герасимовки, прикрикнул Григорий Иванович, чем окончательно рассердил Струкова.

- Егор Емельянович, - пытаюсь успокоить Струкова, - зачем сердишься, ведь был же ты когда-то единоличником?

- Я? Никогда в жизни!

- А до вступления в колхоз?

- Когда это было? Даже года того не припомнишь. А вот ты, - взъелся он снова на Кривенкова, - ты сейчас раздаешь колхозную землю, тоже мне председатель!

Не могу удержаться от смеха. Объясняю Струкову, что он зря возводит напраслину на Григория Ивановича. Тот умело организует посевную, чтобы обеспечить партизан хлебом.

- И твоей Герасимовке не мешало бы этим заняться, - басит Кривенков.

- А мы что, в фонд Гитлера будем сеять, что ли? - парирует Струков.

Раздаются частые удары по рельсу: воздушная тревога. Григорий Иванович раскашлялся, обессилел. Обеими руками опирается о косяки окна. Подбежал к окну и Струков. Послышался гул. В чистом, светлой бирюзы, небе над Слободой показался самолет. Григорий Иванович так запрокидывает голову, что борода стала торчком и уперлась в стекло.

- Егор, смотри, как ловко маневрирует, гад, - едва перевел дыхание Григорий Иванович.

- Эх, шандарахнуть бы из винтовки под самый живот. Как думаешь, Григорий, будет бомбить?

- Да не волнуйся, Егор Емельянович, - проговорил незаметно пришедший Рева. - Це Гитлер потерял свой глубокий тыл и вот послал литуна разыскать его.

Когда затих звук улетевшего самолета, в дверях показывается Захар Богатырь. Отзывает меня в сторону.

- Уже третий раз за последние дни навещают. Видно, враг что-то затевает, возможно, будет бомбить... Надо, пожалуй, предупредить население, чтобы по тревоге все уходили в лес.

- Ты прав, Захар, - соглашаюсь с ним. - Надо во всех деревнях выставить посты ВНОС, чтобы бомбежка не застала врасплох.

...Яркое солнышко вот-вот покинет небосклон, но оно еще щедро облучает нашу комнату. Под окном, у которого на обед пристроились я, Захар и Павел, в голых кустах сирени мятежно шумят воробьи - им нет никакого дела до наших переживаний, людских бед и тревог. С крыши падают тяжелые капли. На улицах Слободы снова многолюдно, доносятся звонкие голоса детворы. С прибрежных лугов Неруссы выезжают на санях партизаны. Это возвращаются с заданий диверсионные группы Шитова и Блохина. Не успевают хлопцы соскочить с розвальней, как раздаются звуки баяна и веселый голос подрывника Мишина затянул лихо:

Лютый Гитлер приуныл,

Потерял глубокий тыл...

Рева улыбается.

- Поют хлопцы, значит, все в порядке!

- С диверсии на Курской дороге вернулись, - поясняет Захар.

Выходим на крыльцо. Песня все громче. В частушечный перебор вплетается звонкий голосок внучки Григория Ивановича:

Мой миленочек хороший,

Все танцует и поет,

А ночами партизанит

Немцам жару поддает...

- Ишь ты, развеселилась моя Манька, видать, что-нибудь путное сделала, поглаживает бородку Кривенков. У наших партизан уже вошло в традицию: если возвращаются с операции без потерь и выполнив задание, организуется "музыкальная встреча". Этот обычай известен всем. Поэтому, когда какая-нибудь группа возвращалась в лагерь без музыки, у всех становилось нелегко на сердце: значит, что-то не так...

- Пойду принять рапорт, - говорит Бородачев.

- Одну минуточку. - Я приглашаю его, Реву и Богатыря в комнату, подвожу к карте. - Пока враг не подтянул против нас свои силы, надо направить на Благовещенское под Середину-Буду роты Кочеткова и Смирнова, придав им артиллерию. Введем противника в заблуждение. Пусть наступает на лес с той стороны.

- Это, пожалуй, лучше, чем ждать здесь, когда он соизволит нас бомбить, поддерживает меня Богатырь.- Но это еще не все. Думается, следует нам тоже выехать туда. Пусть фашисты зафиксируют, что наш штаб ушел из Красной Слободы.

Пока Бородачев занимается сбором данных и вызывает командиров, продолжаем беседу с возвратившимися стариками Кривенковым и Струковым.

- Григорий Иванович, вы сможете к утру собрать еще пар двадцать лыж?

- Думаю, можно и больше принести. Надо ехать в Денисовку.

- Что, полагаешь еще раз прочесать лес? - спрашивает Захар.

- Да, чтобы не было сомнений.

Но тут вмешался Струков:

- Зачем вы Григорию поручаете такое дело? Он же больной. К весне ему туберкулез просто дышать не дает. Когда-нибудь нам придется его самого в лесу отыскивать. Лыжи собирать - это же по моей части. Парашютиста хотите снова искать, пожалуйста. Струков может скорее найти, чем целая ваша рота. Вот только обую на ноги лыжи, возьму с собой своего Серка, он у меня такой дошлый пес - сразу найдет и голос подаст...

- А тебе кто поручал за меня службу править? - хорохорится Григорий Иванович, и мы успокаиваем стариков тем, что обоих включаем в розыскные группы.

- Ну, давайте все-таки обедать, - приглашает Богатырь.

И я и Рева после угощения хинельцев не особенно торопимся к столу, но, заметив огорченный взгляд Захара, поддерживаем компанию и приглашаем наших строптивых стариков. Однако Струков отказывается, спешит в дорогу:

- Дело есть, не могу. Задание, сами понимаете, важнейшее. Так я поехал. Его последние слова "До завтра!" доносятся к нам уже с крыльца.

Струков ушел таким живым, энергичным. Кто мог тогда подумать, что утром мы его увидим полумертвым.

...У дома кузнеца в центре Красной Слободы столпились люди. В образовавшемся кругу на санях лежит Струков. Мы с Богатырем вслушиваемся в его тихий сиплый голос:

- В больницу не поеду, покуда командиру не доложу...

Он говорил еще что-то, но уже не разобрать. Сани трогаются. Доктор Александр Николаевич Федоров на ходу прыгает в сани, и они мчатся к больнице.

Оказалось, Струков с помощью собаки все же нашел парашютиста. Но на обратном пути сломалась лыжа, и старик долго барахтался в глубоком снегу, пробираясь к дороге. Совсем выдохся, свалился. Стал кричать. До хрипоты сорвал голос, пока наши ребята не подобрали его.

Мы заходим с Богатырем в ветхий дом кузнеца. Полно народу. На столе лежит человек в гимнастерке. Крупные черты лица, волевые дуги бровей, плотно стиснутый рот.

На полу ранец с парашютом. Богатырь берет его в руки, внимательно рассматривает:

- Парашют не раскрылся.

В углу послышался надрывный женский плач. Защемило сердце. А тут еще хозяин избы уныло запричитал:

- Видать, человек был хороший. Наверно, детишки есть, и жена небось убивается. О, господи, надо же было человеку решиться прыгнуть с небес...

- Товарищ командир, - обращается ко мне Кривенков, - где могилу копать будем? Я распоряжусь, а сам к своему Егорычу потопаю. Беспокойство у меня за него сильное...

- Скажи, чтобы рядом с Пашкевичем.

Николай Пашкович был моим другом. Вместе с ним - военным прокурором 37-й дивизии - мы, оказавшись в окружении, создавали партизанский отряд. Принципиальный, предельно честный человек, Николай Пашкович до последней минуты своей жизни был бойцом и коммунистом в самом высоком смысле этих гордых слов. Он погиб в Локте, когда мы громили там немецкую комендатуру.

Да, пополняется наше партизанское кладбище. Рядом с Николаем похоронены Ваня Федоров и Володя Попов. Теперь появится еще один скромный холмик. Под ним будет покоиться подполковник Дроздов, человек, который так много знал и о котором мы почти ничего не знали...

Мне передают блокнот погибшего. В нем много зашифрованных пометок. А вот размашистая запись: "Снова в полет. Чувствую себя хорошо. Мысленно уже у С. Думаю, будет удача".

Докладывают, что найден мешок с автоматами. Тоже парашют не раскрылся, и оружие разбито.

- Це ко мне в штаб, - воспользовавшись моим раздумьем, распоряжается Рева.