Князь Владимир — создатель единой Руси - Сергей Эдуардович Цветков Страница 16

Русско-византийский договор 987 г. был заключен в результате довольно напряженных переговоров. Принятые решения были таковы. Василий II выражал готовность возобновить действие прежних русско-византийских договоров. Но отныне военно-политический союз Руси и Византии должен был получить совершенно другую основу. Больше не могло быть речи об опасливых отношениях соседей поневоле, разнствующих между собой во всем и прежде всего в вопросах веры. Новому соглашению предстояло скрепить навечно дружественные узы между двумя христианскими государями и двумя христианскими народами. С этой целью Владимиру предлагалось принять личное крещение по греческому обряду и содействовать быстрейшему обращению в христианство «бояр», «руси» и «всех людей Русской земли».

В случае выполнения этого условия международный ранг крещеной «Росии» подлежал коренному пересмотру. Ей предстояло войти в византийское сообщество народов на правах ближайшего союзника василевсов и защитника христианства в «скифских» (причерноморских) землях. Вслед за духовным усыновлением Владимира василевс обязывался даровать ему кесарское достоинство. В этом качестве Владимир мог рассчитывать и на вполне земное родство с Василием II через вступление в брак с его сестрой — багрянородной царевной Анной. Светское величие царственной четы следовало подкрепить основанием в Киеве митрополичьей кафедры.

Взамен от Владимира ожидали скорейшей отправки в Константинополь крупного русского отряда.

Василий II давно заподозрен историками в неискренности, если не сказать в вероломстве, по отношению к Владимиру: будто бы, уступив на словах русскому князю, василевс и не думал когда-нибудь выполнить свое обещание относительно его брака с Анной. Упирают главным образом на то, что Василий якобы был связан в своих решениях строгой матримониальной доктриной ромейского императорского двора, запрещавшей династические браки между членами царского дома и «варварами».

Политические, юридические и богословские обоснования этого запрета содержались в постановлениях Трулльского собора 691–692 гг., где, правда, василевсам не возбранялось родниться через браки с иноземными правителями христианского вероисповедания. Однако со временем светская власть по-своему перетолковала соборные постановления, и отнюдь не в сторону умеренности. При императорах Македонской династии (867–1056) любое брачное предложение из-за границы стало рассматриваться как нежелательный мезальянс. Например, Константин Багрянородный высказывается по этому поводу весьма категорично («Об управлении империей», глава 13): «никогда василевс ромеев да не породнится через брак с народом, приверженным к особым и чуждым обычаям, по сравнению с ромейским устроением, особенно же с иноверным и некрещеным, разве что с одними франками». В его глазах любые притязания подобного рода со стороны иноземных владык есть всего лишь «неразумные и нелепые домогательства», особенно неуместные, если они исходят от «этих неверных и нечестивых северных племен».

Непоколебимым приверженцем подобных воззрений зарекомендовал себя также Никифор Фока (912–969). Его отказ германскому королю Оттону I, искавшему в Константинополе невесту для своего сына, тоже Оттона, гласил: «Неслыханнейшее дело, чтобы багрянородная дочь багрянородного императора могла быть выдана за иноземца».

Все это так. Но, как известно, политическая теория и реальная политика зачастую сильно расходятся друг с другом. На деле отступления от заявленного «брачного императива» бывали совсем нередки, и каждое столетие являлось свидетелем нескольких подобных случаев.

Василий II не был человеком, слепо придерживавшимся раз навсегда установленных правил. Наоборот, Михаил Пселл рисует его сторонником неординарных решений, особенно в минуту опасности. Политическая выгода всегда представляла для него несравненно большую ценность, нежели верность обычаю, в том числе и в области династических браков.

Поведение Василия II во всех трудных случаях определяли конкретные обстоятельства, что, принимая во внимание бурные события его царствования, совсем неудивительно. Не забудем, что в 987 г. речь шла не о преодолении империей временных военно-политических трудностей, а о сохранении Василием II личной власти и судьбы Македонской династии в целом. В той ситуации он вряд ли руководствовался требованиями матримониальной традиции, к тому же вовсе не являвшейся такой уж незыблемой.

Поэтому нет ничего невероятного в том, что он с чистым сердцем пошел на заключение родственного союза с Владимиром, раз никакие другие посулы русскому князю не могли надежно гарантировать безотлагательной отправки им в Константинополь обещанной военной помощи.

Водить за нос своих политических союзников вообще было не в характере Василия II, который, по свидетельству Пселла, бывал коварен лишь на войне, а во время мира проявлял «царственность». Это понятие включало и верность однажды данному слову: «Подвигнуть его на какое-нибудь дело было нелегко, но и от решений своих отказываться он не любил».

Итак, Василий II был слишком гибкий политик, чтобы позволить политической догме опутать себя по рукам и ногам. Словно шахматный игрок, попавший в матовое положение, он пожертвовал королевой, и эта жертва спасла все.

Прибытие в Константинополь большого русского войска (после завершения военной кампании в нем насчитывалось шесть тысяч воинов) вселило в Василия II уверенность в успешном завершении его противостояния с Фокой.

При помощи русского войска Василий II отбросил осаждавших от столицы, а затем встретился с самим Фокой под Абидосом — последним портовым городом на восточном побережье Дарданелл, признававшим правительственную власть. Несколько дней противники не вступали в бой, примериваясь друг к другу. Фока занимал более выгодную позицию: он расположился лагерем на прибрежных холмах, тогда как армия Василия II стояла на береговой равнине. Это заставило Василия вновь сделать ставку на внезапность атаки.

Решающее сражение разыгралось в ночь на 13 апреля 989 г. Понимая, что от его исхода зависит их дальнейшая судьба, Василий II и Константин VIII лично возглавили нападение. Тайно сделав все приготовления, они в темноте незаметно подвели русско-византийское войско к лагерю Фоки. При первых звуках битвы стан бунтовщиков охватил переполох. Фока пытался спасти положение в личном единоборстве с Василием II. Увлекая за собой фалангу грузинских наемников, он во весь опор поскакал к тому месту вражеского построения, где виднелась выдвинувшаяся из рядов фигура Василия II, восседавшего на коне, с длинным копьем в одной руке и иконой Богоматери в другой. Но в ту минуту, когда Фока, вздымая тучи пыли, точно буря, несся на василевса, у него внезапно потемнело в глазах, и он тяжело рухнул на землю, сраженный апоплексическим ударом. Устрашенные смертью вождя, грузины мгновенно рассеялись по полю, ища спасения в бегстве. Приближенные Фоки, напротив, окружили его труп и разделали его мечами и кинжалами на куски, словно тушу животного, чтобы первыми поднести Василию II голову, руку или какую-нибудь другую часть тела самозваного василевса. Этим они надеялись заслужить себе прощение. Голова Фоки позже была выставлена на всеобщее обозрение в Константинополе[5].

После смерти Фоки восстание полыхало