Ибо не ведают, что творят - Юрий Сергеевич Аракчеев Страница 16

Впереди – восемь километров. Свежий мокрый снег предательски запорошил дорогу. Слава Богу, что хоть на дороге нет наста. Из-за свежего снега санки упираются, как молодой бычок. Говорят, что своя ноша не тянет. Интересно, кто это сказал? Нам теперь очень хотелось его увидеть. Мы просто сгорали от желания сказать ему всё, что мы о нем думаем. Сначала вёз я. «Вёз» – это, конечно, слишком громко. В вертикально-горизонтальном положении меня удерживала веревка от санок. Она была, как струна контрабаса.

– Знаешь, Борь, давай меняться, ну тебя к черту, – сказал я приблизительно через километр.

Мой друг жалеючи похлопал меня по плечу и повез. Я пошел сзади. Идти было даже более, чем легко. Меня теперь так и клонило вперед, и ноги едва успевали сдерживать тело от чрезмерного вертикально-горизонтального наклона. Борис шел довольно быстро. Сначала. Я опять стал думать о пользе физкультуры и, в частности, бокса. Ведь Борис боксер. Он оборачивался, улыбался и подмигивал мне. Сначала. Потом перестал оборачиваться. Потом снизил темп. Потом мы сменились.

Я вдруг вспомнил, что в таких случаях мне иногда особенно помогают чьи-нибудь стихи – как допинг. Как маршевый ритм. Но сейчас даже на стихи не было сил. Абсолютно. Даже в мыслях.

Окружающего не существовало. Прошлого тоже. Впереди маячила грязно-желтая постылая дорога, и лицо щипало от пота. Я уже не говорю, о том, что веревка не оставляла приятного ощущения. Вскоре пришло избавление от Бориса. Но ненадолго. Так мы протащились километров шесть. Оставалось приблизительно два.

Впереди в полутора километрах – берег. Слева по берегу – наша деревня. Дорога отклоняется вправо, к рыбзаводу. Если идти напрямик, мы сократим путь. Борис сошел с дороги и попробовал наст. Держит. Мы пошли целиной. Вскоре наст начал проваливаться. Ненавистные санки зарывались полозьями в следы от ног и заваливались то на один бок, то на другой. Мы менялись через каждые двести шагов. Потом через сто. Ноги стали совсем непослушными. Они нахально отказывались двигаться. Хотелось переставлять их при помощи рук. Я сказал это Борису. Он безнадежно молчал и даже не улыбнулся. Он только шумно дышал, словно лошадь, берущая подъем. Он, по своей теории, дышал носом. Я шел сзади по готовым следам и чувствовал себя, как утопающий, которому перед смертью удалось еще глотнуть воздуха пополам с водой. Но всё же в голове у меня шевельнулось ехидство.

– Знаешь, Борь, – прошелестел я, – к тебе сейчас подходит любое сравнение, но только не с вихрем.

Это доконало Бориса. Он упал. И стал хватать ртом мокрый снег. Мне стало жалко своего друга. Я хотел его поднять, но упал сам. Лежать было лучше, чем везти санки. Но через некоторое время вода пропитала одежду и добралась до измученного тела. Борис встал, нехорошо засмеялся и помог мне встать. Была моя очередь.

До берега оставалось метров триста. Наст опять то держал, то вдруг ломался и, теряя равновесие, приходилось иногда падать. Это было совсем ни к чему, потому что каждое падение, во-первых, отнимало силы, а во-вторых, парализовало волю. Предательство какое-то, ей-богу. Борис шел сзади и поправлял мешок, который теперь постоянно сползал на сторону. Борису было немногим лучше, чем мне. Потом он повез. И мне стало немногим лучше, чем Борису. Даже мысленно я перестал теперь ругать того, кто выдумал эти нелепые слова: «Своя ноша не тянет». Ненависть тоже отнимает силы. Тогда я подумал, что Борису будет легче, если к его усилиям я присоединю свою волю.

– Но! – сказал я, и хотел, как извозчик, причмокнуть языком.

Но у меня не хватило на это сил. И я еще раз сказал, но теперь более протяжно:

– Ннно…

К несчастью, мои слова произвели обратное действие. Борис снова упал. И уже не хотел вставать.

– Но, – коротко и вяло повторил я на всякий случай.

Борис не двигался. Он даже закрыл глаза. Я испугался и сказал:

– Давай, я повезу.

Борис отполз от санок и предоставил мне возможность продемонстрировать свою силу. Вернее, бессилие. Потом он поднялся и пошел за мной. Если можно так громко выразиться – «пошел». Когда я упал, солировать опять стал Борис.

Так мы дотащились до берега. Но теперь предстоял штурм откоса. Поняв это, мы не упали в обморок лишь потому, что у нас не хватало сил удивляться чему-нибудь. Мы немножко отдохнули. Потом я опрометчиво предложил Борису свои услуги, то есть, сказал, что сам втащу санки на берег. Я хотел пострадать за вчерашнее – за то, что так глупо гулял с дамой и даже не попытался поцеловать ее на прощанье. А еще, вероятно, во мне заговорила кровь моих мужественных предков славян. Жалко, что в эту минуту меня не видит отец, подумал я гордо. Но у меня ничего не вышло. Не я тащил санки вверх, а санки тянули меня вниз. Мое благородство оказалось мне не по средствам. Хорошо, что в эту минуту меня не видел отец. Хорошо, кстати, что он и вчера меня не видел.

Тогда мы решили развязать воз. Борис оказался не менее благородным, чем я. К тому же он ведь занимался боксом. За всё надо расплачиваться. Я помог ему взвалить мешок на спину. Мне досталось везти санки. На них был чемодан с удочками и гора нашей одежды, которая вырастала по мере нашего приближения к берегу. Пот и тающий снег заливали глаза, и ничего не было видно. Санки цеплялись за что-то. Борис забрался первым и, глядя на меня с высоты своего положения, смеялся. Он потом объяснил, что это была его месть за «нно».

Дома мы пили чай и обедали. Потом, не разгибаясь, совершили переход от стола к кровати. Я понял еще одну истину. Счастье человека в том, что он имеет возможность отдыхать. И еще счастье, что человек – всё-таки живой организм, и этот организм умеет восстанавливаться сам по себе – спасибо тебе, наша природа-мать. Всякая истина проста, это правда. И всё просто. Особенно, если есть возможность уснуть мгновенно и лежа в кровати.

…А утром – привычные толчки Бориса, надоевшая картошка и тусклый рассвет».

(Из повести «На Рыбинском море», 1960 г.)

Первая публикация

Поступление на заочное отделение института в те