Юрий Зобнин - Дмитрий Мережковский: Жизнь и деяния Страница 16

Смерть Надсона начинает длинную череду потерь, неудач и разочарований, которые будут преследовать Мережковского на рубеже 1880-1890-х годов, и Провидение, ведя его особыми путями и как бы предвосхищая грядущие испытания, предваряет их даром – встречей, которой суждено будет стать событием в истории русской культуры XX века.

Весной 1888 года он защищает дипломное сочинение о Монтене, кончает университетский курс и едет путешествовать по Крыму и Кавказу.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Южное путешествие 1888 года. – «Боржомская история». – Свадьба в Тифлисе. – Первые месяцы семейной жизни в Петербурге. – Смерть матери. – Мережковский и Зинаида Гиппиус

«По окончании университета я уехал летом на Кавказ, встретился там случайно в Боржоме с З. Н. Гиппиус, очень скоро сделал ей предложение, в ту же зиму в Тифлисе женился на ней и вернулся с нею в Петербург», – лаконично перечисляет Мережковский события весны 1888-го – зимы 1889 года в «Автобиографической заметке».

Кавказское путешествие – настолько важная эпоха в жизни Мережковского и, главное, настолько метафизически содержательная, что строгая форма документального повествования никак не подходит для подробного рассказа. Все эти недели он постоянно чувствует некое необъяснимое волнение, переходящее подчас в исступленный восторг, экстатическое переживание «трансцендентального» ощущения полноты бытия, непосредственного присутствия Провидения. «Ночь. Я один на палубе, – описывает он одну из подобных „епифаний“ в письме Н. М. Минскому 4 мая 1888 года. – Что я пережил – не передать никакими словами. Звезды, звезды без конца. Звезды – серебряные, исполинские грозди, сердце мое – бесконечно глубокий кубок, лучи звезд, нет, струи божественного нектара, проникают в глубину моего существа, и сердце-кубок все полней и полней звездным сиянием, и вот, когда оно переполнилось до краев, я почувствовал опьянение, опьянение миром, мировой жизнью, соком звездных гроздий, опьянение, доступное лишь богам и поэтам!..»

В поэме «Вера», автобиографический характер которой не вызывает сомнений, Мережковский отправляет своего героя, Сергея Забелина, в подобное же путешествие-паломничество на Кавказ и заново переживает – два года спустя – непередаваемое сухой прозой чувство приближения к тайне:

Теснились думы чудные в уме,Следил он, смутной радостью объятый,Как выступали звезды в синей тьмеИ как с чертой великой горизонтаСливалась даль темнеющего Понта.Он видел раз: над морем в небесах

Повисло ожерелье из алмаза.Оно мерцало в утренних лучах,И сердце сжал какой-то чудный страх:То были вечные снега Кавказа,Они внимали шуму волн морских,И холодом повеяло от них…

…Душой смирясь,Перед лицом природы необъятной,Он чувствовал свою живую связьС какой-то силой вечной, непонятной,И в глубь небес глядел, без слов, молясь,Как будто чем-то пристыжен, безгласен;Он думал: «Господи, как мир прекрасен!..»

Поэма «Вера», изданная Мережковским в журнале «Русская мысль» в 1890 году и затем вошедшая в книгу «Символы» (1892), явилась одним из первых значительных произведений нарождавшегося тогда русского символизма. На литературную молодежь 1890-х годов – будущих теоретиков и классиков «новой школы» в отечественной поэзии – она производила ошеломляющее впечатление именно силой и подлинностью запечатленных в ней мистических переживаний, резко отличавшихся от рефлексий на гражданские темы, свойственных «народнической» литературе.

«Читаю „Веру“ и умиляюсь», – записывает в дневнике двадцатидвухлетний В. Я. Брюсов, только-только ступивший на литературное поприще. «Как раз в 1890 г. – в год начала моей литературы – Мережковский напечатал свою довольно большую… поэму „Вера“ с главным героем из молодежи, который должен был являть собой тип „героя времени“ – новейшего Онегина или Печорина. Поэма эта, написанная по внешней форме очень умело и даже изысканно, привела меня в полный восторг», – вспоминал поэт, критик и известный издатель-популяризатор русского модернизма П. П. Перцов, иронически замечая далее, что в его юношеском сознании «Вера» Мережковского «далеко превосходила» «скучного и устаревшего Пушкина». И все же, несмотря на юношеский максимализм в оценках тогдашних читателей Мережковского, следует признать, что в поэме молодого поэта (в 1890 году ему исполнилось двадцать пять лет) действительно открывались какие-то новые горизонты поэтического мировидения – тем более впечатляющие, что они явились результатом подлинного «откровения», пережитого автором.

Так «южное путешествие» Мережковского оказалось, преломленное в художественном мире «Веры», помимо прочего, событием, способствовавшим возникновению символистского движения в России.

Судьба влечет охваченного мистическим восторгом Сергея Забелина по божественно-прекрасным горным дорогам Кавказа туда, где будет встреча, – так, как некогда она влекла самого Мережковского:

…ИсчезБатумский берег; запах нефти, лес,Под солнцем в лужах буйволы, дремотойОбъятые, туманный свод небес,Стоячая вода, тростник, болото,Имеретины в серых башлыкахИ зелень кукурузы на полях.

Сурам. Долины, сосны, водопады;В лицо пахнула свежая струя,Меж гор цветущих – снежные громады,И сладостен, как трели соловья,В тени жасминов звонкий шум ручья.А там, на скалах, в думы вековыеПогружены развалины седые.

Сергей на тройке мчится; вот Боржом…

Здесь увлекающее героя движение вдруг прерывается.

В приведенном отрывке безошибочно опознаются черты романтического «бегства от цивилизации» в «далекий край», каковым для русских романтиков традиционно являлся Кавказ:

Отступник света, друг природыПокинул он родной пределИ в край далекий полетелС веселым призраком свободы.

Мережковский не только не скрывает своей зависимости от этой традиции, но демонстративно насыщает повествование о путешествии своего героя бросающимися в глаза пушкинско-лермонтовскими реминисценциями:

О, если вы из городов бежали,Чтоб отдохнуть от жизни и людей, —Туда, под сень дубрав, туда скорей!..Там шум лесной баюкает печали,Там можно спать под пологом ветвей,На свежем мху, на шелковой постели,Как только спят в родимой колыбели.

В письмах Н. М. Минскому, повествующих о перипетиях путешествия 1888 года, тема романтического противопоставления «природы» и «цивилизации» становится важнейшей, возникая уже в первом письме (2 мая), отосланном из Одессы – обычного «исходного пункта» всех русских романтических паломников XIX века.