Кайзер Вильгельм и его время. Последний германский император – символ поражения в Первой мировой войне - Майкл Бальфур Страница 16

и Германия напрямую заинтересованы во взаимной помощи друг другу, если они желают стать богатыми, едиными и сильными». Боязнь Франции, тот факт, что Пруссия недостаточно сильна, чтобы самой стать угрозой, этнические и династические узы – все это объединилось, чтобы создать в викторианской Англии общее предрасположение ко всему германскому. В 1844 году Джоветт встретился с Эрдманном, учеником Гегеля, в Дрездене, и после этого началось преподавание философии Гегеля в Оксфорде, где к 1870 году она достигла доминирующего положения. Германофилия продолжила свое существование в первые недели Франкопрусской войны, но потом, когда Германия показала себя сильнейшей военной державой, стали появляться сомнения.

В Германии отношение к Англии было разным. Британскими достижениями в материальной сфере восхищались, им завидовали. Многие патриоты желали, чтобы Германия во всем подражала Британии. Либералы довольно долго считали британские практики моделью в конституционных и экономических делах. Ласкер, один из ранних лидеров либералов, провел много времени в Англии, так же как социалист Эдуард Бернштейн. Только восхищение никоим образом не было всеобщим. Поскольку либеральные принципы Британии были прямой противоположностью традиционных прусских взглядов, некоторые пруссаки пользовались этим, чтобы обвинить британцев в том, что они погрязли в материализме. Трейчке, помимо всего прочего, заявил, что немец не может долго жить в английской атмосфере «притворства, ханжества, условностей и пустоты». Говоря модными словами гегельянской логики, они смотрели на Германию как антитезу британской идее и являлись моделью во второй половине девятнадцатого века, в то время как Британия являлась таковой в первой половине. Гегельянский вызов утилитаристам соответствовал вызов Листа Адаму Смиту. Так Британия стала проблемой внутренней политики Германии, хотя даже самые консервативные элементы были готовы верить, что она намного полезнее в роли союзника. Британская уверенность в себе тоже нравилась не всем. В 1860 году некто капитан Макдоналд поссорился с немецким контролером и оказался в тюрьме в Бонне. Когда его дело дошло до суда, немецкий общественный обвинитель заявил, что «англичане, живущие и путешествующие за границей, известны своей грубостью, величайшей надменностью поведения». Это подвигло «Таймс» на весьма ядовитый тон, который, по словам королевы Виктории, не мог не вызвать большого негодования в Германии.

В 1880–1913 годах британский экспорт приблизительно удвоился, даже с учетом изменения стоимости денег. Результатом стало впечатление процветающей экспансии. Хотя, по большому счету, это было правильно, впечатление вводило в заблуждение, потому что в этот период объем мировой торговли почти утроился. То, что британская доля в нем упала с 38,2 % до 27,2 %, неудивительно по многим причинам. Британия не могла надеяться надолго удержать преимущества, полученные ею как пионером процесса индустриализации. Это объясняет парадокс, заключающийся в том, что, в то время как британцы считали, будто становятся все сильнее и сильнее, остальной мир был уверен, что британские силы угасают. Зато германский экспорт вырос на 240 %, а доля страны в мировой торговле – с 17,2 % до 21,7 %. Немцы имели все основания считать, что догоняют более старого, менее предприимчивого и менее эффективного соперника.

Во второй половине 1880-х годов избыточное инвестирование привело к тому, что производство временно превысило потребительский спрос. Экспансия мировой торговли остановилась. Британский экспорт пострадал серьезнее, чем германский. В 1885 году германский экспорт в Голландию впервые превысил британский. То же самое имело место в Швеции и Румынии. Британские производители забеспокоились о конкуренции и, не в первый и не в последний раз, предположили, что любое преимущество, которого добиваются другие страны, является результатом враждебного влияния, а вовсе не более высокой эффективности производства и продаж. На самом деле происходило следующее: в результате развития других стран некоторые британские производители переставали быть экономически выгодными, и страна оказалась перед необходимостью перенаправить ресурсы на другую деятельность. В целом это было нормально. Хотя, к примеру, британский экспорт хлопка и шерсти в 1840–1880 годах увеличился в четыре раза, общий объем экспорта увеличился в пять раз, и доля хлопка и шерсти в нем упала с 56 до 43 %. В 1880–1900 годах, после 20 %-ного снижения цен, объем экспорта хлопка и шерсти снизился на 6 %, а железа, стали и продукции машиностроения увеличился на 40 %. Не было никаких важных причин, указывающих, что Германия могла расширять свой экспорт только за счет Британии. Производственные мощности обеих стран существенно выросли в сравнении с ранним этапом индустриализации, но они обе все еще могли найти рынки для своей продукции. Как показывают данные об экспорте двух стран, до 1914 года обеим странам хватало пространства для развития, а проблемы финансирования и организации, связанные с приведением в соответствие спроса и потребления, надо было сначала увидеть, признать, а потом решать. Но долгосрочные тенденции редко оценивают должным образом индивиды, занимающиеся обеспечением базы для обобщений, и, прежде чем внести изменения, зачастую весьма болезненные, предприятия ищут альтернативные решения, самым очевидным из которых является правительственное регулирование экономических сил.

Когда влияние германской конкуренции заметили в Британии, последовало много шума из-за отказа Германии подписать Парижскую конвенцию об охране промышленной собственности 1883 года. Ходили слухи о дешевых германских товарах, замаскированных фальшивыми ярлыками под британские и наносящие непоправимый вред национальной репутации качества. Подобные случаи, безусловно, имели место. Открытые намеки на необходимость подписания конвенции Германией не нашли отклика, и в 1887 году парламент принял закон о товарных знаках, запрещающий неправильное представление страны происхождения товара и требовавший, чтобы все товары, произведенные за границей, но продаваемые британскими купцами, были соответственно промаркированы. Это соглашение быстро обнаружило, что многие проблемы вызваны британскими дилерами, покупающими дешевые иностранные товары для перепродажи и снабжающие их британскими ярлыками, чтобы создалось впечатление их производства в Британии. Как только товарные знаки обнаружили страну происхождения, покупатели исключили английских посредников и стали покупать напрямую у производителя, что едва ли говорит о том, что товары поддельные или низкокачественные.

Официальное расследование несоответствия британского экспорта привело к возникновению длительной переписки между правительством и торговой палатой и сбору свидетельств от британских чиновников за рубежом. Кое-что из этого звучит до боли знакомо.

«Британский производитель не идет в ногу со временем и не изучает вкусы и желания иностранных покупателей».

«Британцы не изучают рынок с достаточной тщательностью».

«Владельцы заводов Британии презирают мелкую торговлю и не меняют свою продукцию, чтобы удовлетворить спрос, что не указывает на продолжение масштабного бизнеса в будущем».

«Основания для успешной конкуренции с зарубежными производителями – улучшение технических знаний, активизация использования странствующих торговцев, говорящих на местных языках, тщательное изучение спроса, расширение возможностей доставки и оплаты».

«Частые забастовки, имевшие место в последние годы в Британии, явились средством стимулирования конкуренции».

«Нет смысла отрицать, что молодежь, отправляющаяся из Бельгии или Германии за границу, чтобы попытать счастья в торговле, лучше подготовлена, чем наша,