Иван Попов - Ложь. Записки кулака Страница 16

Прораб умолк. Молчал и Иван Иванович. Они закурили. Наконец прораб, словно подытожив все им сказанное, с грустью сказал:

— Вот так!

— Вы мне, Владимир Степанович, рассказали ужасные вещи! — Непроизвольно перешел на "вы" Хохол. — Мне не только стало страшно, но и обидно. Выходит, что мы проливали свою кровь не за русский народ, а за власть сумасшедших, которые теперь душат нашего брата. Как же могло случиться, что кучка негодяев смогла одурачить миллионы русских людей? Ладно, мы, безграмотные, серые людишки, но не могу понять, как смогли провести вокруг пальца столько грамотных людей, интеллигентов, дворян и даже разгромить белую гвардию? Почему большевикам так легко досталась власть? Разве в России не было армии, полиции, не было умных людей, которые смогли бы предугадать события и не допустить произошедшего?

— Вот ты, Иван Иванович, спрашиваешь, что же не нашлось в России умных людей, которые объяснили бы народу, к чему все это приведет? А кому объяснять? Безграмотным и забитым крестьянам, одетым в шинели? Так их, сначала, нужно было научить грамоте, объяснить, как построено и по каким законам развивается общество, но царское правительство это мало заботило. Вот и нашлись люди, которые пообещали покончить с войной и покончили, обещали раздать помещичьи земли и раздали, а за это попросили защитить розданное от бывших помещиков и капиталистов. И ведь поверили. На клочья друг друга рвали. А вот что из этого вышло, ты лучше меня знаешь. Наш мужик действительно богат задним умом. Но всё же, лучшие умы России предупреждали о возможном беспределе русский народ. Задолго до большевиков, другой выдающийся русский писатель, Достоевский, писал, что очередная революция произойдет именно у нас, так как нет порядка в управлении и обществе. Все царство будет потрясено и залито реками крови. Так оно и случилось! Да что там Достоевский? Две тысячи лет прошло с тех пор, как сын божий Христос попытался лечить психопатов, церковь создал, чтобы люди могли там покаяться в своих сумасшедших мыслях, поступках и спастись, таким образом, от окончательного безумия. Так его за это, тогдашние Локманы, гвоздями к кресту прибили. Ты, думаешь, почему власть с такой ненавистью рушит храмы? Да только потому, чтобы лишить человека веры в бога, в идеал, на который нужно в своей жизни равняться. Лишить человека возможности совершенствоваться, оценивать происходящее внутри и вокруг себя с точки зрения нормального человека.

Прораб усмехнулся и добавил:

— А, собственно говоря, на кого ты, Иван Иванович, обиделся? Если ты хочешь обижаться, то только на себя. Ведь это ты вручал власть большевикам, воевал за неё. Такие же, как и ты, крестьяне и рабочие, обезумев от жадности, зависти и ненависти друг к другу, мечтали отобрать землю у помещиков, заводы у капиталистов и поделить так, чтобы соседу поменьше досталось. Поделили? Вот теперь и пользуйтесь!

С каждым днем солнце поднималось все выше и выше, обливая долгожданным теплом угрюмую тайгу. Ожили говорливые ручейки, снег основательно усел, обнажив корни вековых деревьев. Комендант лагеря, ожидая паводка, торопил прораба и людей с заготовками древесины. Он ежедневно с рассветом проходил по лагерю и торопил народ с выходом на работу, чего никогда не делал прежний начальник. А люди, изнеможенные холодом и голодом, одетые в тряпьё и лохмотья, вылезали из убогих шалашей и, прихватив пилу или топор, тянулись к просеке. В лагере оставались только малыши и больные старики. Начальник распорядился бросить на валку леса не только мужиков, но и женщин с подростками. Обработанные деревья женщины и подростки с помощью веревок волоком тащили на берег реки и складывали в штабеля. На работу вышла и Дарья Пономарёва, захватив с собой старшую дочь Марию. До этого она сидела в шалаше, ни с кем не встречалась и не разговаривала. С той самой ночи, когда ее с детьми вывезли из родного села и отправили в ссылку, она сильно изменилась, ушла в себя, словно спряталась в раковину и никого не хотела видеть. Увидев кого-нибудь из лагерного начальства, вся сжималась, втягивала голову в плечи, словно боясь, что начнут бить. Ее преследовал панический страх за свою жизнь, страх перед наказанием, боязнь тюрьмы и даже расстрела. Сегодня она пошла на работу только потому, что начальник лично проверял шалаши и выгонял всех на работу. До этого она сама не вылезала из шалаша, боясь показаться на глаза начальству, но не выпускала на улицу детей, чтобы они, по своей глупости, не наделали чего-нибудь, за что ее могут привлечь к ответственности. Поэтому Дарья, уходя на работу с Машей, под страхом наказания приказала остальным детям из шалаша не выходить и ждать её прихода. Но разве можно было вытерпеть, если кругом слышались приглушенные голоса взрослых и восторженные крики детворы, радующихся первому теплому деньку и яркому солнцу.

Первой демонстративно покинула шалаш Татьяна, девка своенравная, с неуправляемым характером. Нюрка, как обычно, забилась в уголок и перебирала лоскутки ткани. Ване стало скучно и он, забыв наказ матери, вылез из шалаша, оглянулся, щурясь на ярком солнце, и тут же столкнулся со своим двоюродным братом Митрошкой, сыном дяди Никиты. В первый момент Ваня даже не узнал его, ибо тот так похудел, что трудно было признать в этом всегда веселом, крепком парнишке, одного из самых близких товарищей по играм. Да и одет он был так странно, что Ваня не сразу сообразил, что было на нем напялено. Голова его была обмотана грязной тряпкой, наподобие чалмы, а тело от шеи до пяток покрыто чем-то вроде мешка. Присмотревшись к одеянию брата, Ваня догадался, что на него одета женская юбка, затянутая на тощей шее загашником, а через надорванные прорехи наружу просунуты руки. Лицо у брата было не просто грязным, давно не мытым, а глубоко пропитано сажей, с темными разводами на лбу и щеках. Его губы и подбородок были окрашены в грязно-зеленый цвет. Митрошка обрадовался встрече и сказал, что отец с матерью, братом Сергеем и сестрой Марией ушли на работу, сестра Полина подалась с девчонками в лес, а его не взяли, и он решил зайти к Ванюшке. Его жалкий вид так тронул брата, что тот, забыв строгий наказ матери не трогать запас еды, залез в шалаш, отломил маленький кусочек хлеба и сунул его в грязные руки Митрошки. Растроганный такой щедростью, братишка предложил вместе пойти в берёзовую рощу и попытаться набрать грачиных яиц. Согласие было получено немедленно. В березняке было наметено и все ещё лежало столько снегу, что ребята, проваливаясь в сугробы по пояс, долго пробирались между березками, пока добрались до первых деревьев, где грачи, ремонтировали старые гнезда, поминутно взлетая и оглушительно каркая. Остановившись под гнездами и переведя дух, Ваня снял пиджак и, обхватив ногами ствол дерева, стал ловко подниматься наверх. Не успел он дотронуться до гнезда, как вся стая грачей обрушилась на него. Не ожидая столь яростной атаки этих горластых бестий, Ваня стал отчаянно отбиваться от них свободной рукой, держась другой за ветку березы. Защищая голову и лицо от взбесившихся грачей, он почувствовал, что ветка, за которую держался, предательски хрустнула, отломилась, и он мешком свалился вниз, воткнувшись головой в глубокий снег. Еле-еле выкарабкавшись из снежного плена, Ваня сквозь шум в ушах услышал голос Митрошки: