Василий Гиппиус - Гоголь. Воспоминания. Письма. Дневники... Страница 16

Анненков. («Н. В. Гоголь в Риме летом 1841 года», стр. 54–55).

НОВЫЕ ЗАМЫСЛЫ

М. П. ПОГОДИН[1] — С. П. ШЕВЫРЕВУ[2]

30 июня 1832 г.

…Нов[остей] лит[ературных] писать не хочется: скоро приедешь. Гоголь-Яновский написал две части повестей малорос[сийских] волшебных — много прекрасного. — Он здесь…

Рукописи ПБЛ (ср. «Русс. Архив», 1882).

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ С. Т. АКСАКОВА

[Серг. Тим. Аксаков (1791–1859) — автор «Семейной хроники» (1856), в это время был цензором, в литературе же был известен в те годы больше как переводчик. Гоголя познакомил с ним Погодин. Воспоминания Аксакова о Гоголе («История моего знакомства с Гоголем») напечатаны впервые в газ. «Русь» 1880 г., полностью — в 1890 г. (в «Русс. Архиве» и отд.); в собрании сочинений — с пропусками. Позже напечатаны отдельно — в «Общедоступной библиотеке» тов-ва «Деятель» (без указ. года). ]

…Через несколько дней, в продолжение которых я уже предупредил Загоскина, что Гоголь хочет с ним познакомиться и что я приведу его к нему, явился ко мне довольно рано Николай Васильевич. Я обратился к нему с искренними похвалами его Диканьке, но видно слова мои показались ему обыкновенными комплиментами, и он принял их очень сухо. Вообще, в нем было что-то отталкивавшее, не допускавшее меня до искреннего увлечения и излияния, к которым я способен до излишества. По его просьбе мы скоро пошли пешком к Загоскину. [Мих. Ник. Загоскин в 1832 г. был директором московских театров. ] Дорогой он удивил меня тем, что начал жаловаться на свои болезни, и сказал даже, что болен неизлечимо. Смотря на него изумленными и недоверчивыми глазами, потому что он казался здоровым, я спросил его: «Да чем же вы больны?» Он отвечал неопределенно и сказал, что причина болезни его находится в кишках. Говорили и о Загоскине. Гоголь хвалил его за веселость; но сказал, что он не то пишет, что следует, особенно для театра. Я легкомысленно возразил, что у нас писать не о чем, что в свете все так однообразно, гладко, прилично и пусто, что

…даже глупости смешнойВ тебе не встретишь, свет пустой!

[Из 7-й главы «Евгения Онегина».]

Но Гоголь посмотрел на меня как-то значительно и сказал, что «это неправда, что комизм кроется везде, что, живя посреди него, мы его не видим; но что если художник перенесет его в искусство, на сцену, то мы же сами над собой будем валяться со смеху и будем дивиться, что прежде не замечали его». Может быть, он выразился не совсем такими словами, но мысль была точно та. Я был ею озадачен, особенно потому, что никак не ожидал ее услышать от Гоголя. Из последующих слов я заметил, что русская комедия его сильно занимала и что у него есть свой оригинальный на нее взгляд. Надобно сказать, что Загоскин, также давно прочитавший Диканьку и хваливший ее, в то же время не оценил ее вполне, а в описаниях украинской природы находил неестественность, напыщенность, восторженность молодого писателя; он находил везде неправильность языка, даже безграмотность. Последнее очень было забавно, потому что Загоскина нельзя было обвинить в большой грамотности. Он даже оскорблялся излишними, преувеличенными, по его мнению, нашими похвалами. Но по добродушию своему и по самолюбию человеческому ему приятно было, что превозносимый всеми Гоголь поспешил к нему приехать. Он принял его с отверстыми объятиями, с криком и похвалами; несколько раз принимался целовать Гоголя, потом кинулся обнимать меня, бил кулаком в спину, называл хомячком, сусликом, и пр., и пр.; одним словом, был вполне любезен по-своему. — Загоскин говорил без умолку о себе: о множестве своих занятий, о бесчисленном количестве прочитанных им книг, о своих археологических трудах, о пребывании в чужих краях (он не был далее Данцига), о том, что он изъездил вдоль и поперек всю Русь и пр., и пр. Все знают, что это совершенный вздор и что ему искренно верил один Загоскин. Гоголь понял это сразу и говорил с хозяином, как будто век с ним жил, совершенно в пору и в меру. Он обратился к шкафам с книгами… тут началась новая, а для меня уже старая история. Загоскин начал показывать и хвастаться книгами, потом табакерками и наконец шкатулками. Я сидел молча и забавлялся этой сценой. Но Гоголю она наскучила довольно скоро: он вдруг вынул часы, сказал, что ему пора итти и, обещав еще забежать как-нибудь, ушел. — «Ну что, — спросил я Загоскина, — как понравился тебе Гоголь?» — «Ах, какой милый, — закричал Загоскин, — милый, скромный, да какой, братец, умница!.» и пр., и пр., а Гоголь ничего не сказал, кроме самых обиходных, пошлых слов.

Соч. С. Т. Аксакова, т. III, стр. 305–307.

Н. В. ГОГОЛЬ — И. И. ДМИТРИЕВУ

[Ив. Ив. Дмитриев (1760–1837) — поэт карамзинской школы; с 1810 по 1814 г. был министром юстиции. Гоголь представился ему, проезжая через Москву в Васильевку. ]

Васильевка, [июль?] 1832 г.

Милостивый государь Иван Иванович. Приехавши на место, я почел долгом писать к вам. Ваш ласковый прием и ваша доброта напечатлелись неизгладимо в моей памяти. Мне кажется, я вижу вас, нашего патриарха поэзии, в ту самую минуту, когда вы радушно протянули руку еще безызвестному и не доверяющему себе автору. С того времени мне показалось, что я подрос по крайней мере на вершок. Минувши заставу и оглянувшись на исчезающую Москву, я почувствовал грусть. Мысль, что всё прекрасное и радостное мгновенно, не оставляла меня до тех пор, пока не присоединилась к ней другая, что через три или четыре месяца я снова увижусь с вами. В дороге занимало меня одно только небо, которое, по мере приближения к югу, становилось синее и синее. Мне надоело серое, почти зеленое северное небо, так же как и те однообразно печальные сосны и ели, которые гнались за мною по пятам от Петербурга до Москвы. Теперь я живу в деревне, совершенно такой, какая описана незабвенным Карамзиным. [Гоголь мог иметь в виду «Деревню» Карамзина (1792 г.) и его же «Письмо сельского жителя» (1802 г.). Ник. Мих. Карамзин род. в 1766 г., умер в 1826 г. [Мне кажется, что он копировал малороссийскую деревню, так краски его ярки и сходны с здешней природой. Чего бы, казалось, недоставало этому краю! Полное, роскошное лето! Хлеба, фруктов, всего растительного гибель! А народ беден, имения разорены и недоимки неоплатные. Всему виною недостаток сообщения: он усыпил и обленивил жителей. Помещики видят теперь сами, что с одним хлебом и винокурением нельзя значительно возвысить свои доходы. Начинают понимать, что пора приниматься за мануфактуры и фабрики; но капиталов нет, счастливая мысль дремлет, наконец умирает, а они рыскают с горя за зайцами. Признаюсь, мне очень грустно было смотреть на расстроенное имение моей матери; если бы одна только лишняя тысяча, оно бы в три года пришло в состояние приносить шестерной против нынешнего доход. Но деньги здесь совершенная редкость… [Яркую картину мелкопоместного хозяйства 20–30 гг. дает недавно опубликованная переписка родителей Гоголя (С. Дурылин. «Из семейной хроники Гоголя». М., 1928). Независимо от биографических данных, возводится творчество Гоголя к мелкопоместному бытию в известной книге В. Переверзева «Творчество Гоголя» (1-е издание 1914 г.). ] Но я думаю, уже наскучил вам статистикой здешнего края.