Прасковья Орлова-Савина - Автобиография Страница 16

Еще был один раз смешной агучай в «Русалке». Тут, как дочь русалки и какого-то князя, я являюсь в разных костюмах… Помню, что в русском сарафане я отлично пела: «Мужчины на свете как мухи к нам льнут; Имея в предмете, чтоб нас обмануть! Сегодня ласкают, а завтра бранят, бдну обожают, другой изменят…» и т. д. По окончании — «Тра-ля-ля, Тра-ля-ля»… я приплясываю… и мне всегда кричат «фора», и я повторяю. Потом приходш мой отец-князь, и я, по приказанию маменьки-русалки, начинаю делать ему упреки, он изумляется и спрашивает: «Кто же ты, девочка?» Я топаю ножкой, сарафан проваливается под пол, и я являюсь — молоденькой русалочкой— Лидой. Но раз со мной случилось смешное горе! Вздержечный сарафан так делается: сзади он не сшивается, а выметывают дырочки и в них пропускается шелковый шнурок. Сверху придерживается легкой петлей, а снизу имеет аршин длины и на кончике пулька. Эту пульку я должна бережно спрятать за пояс, и когда приближается время превращения, незаметно я подвожу князя к тому месту, где открывается маленький люк, тихонько бросаю туда пульку и при последнем слове топаю ногой, и там, дернув шнурочек, в один миг утаскивают под пол мой сарафан… И что же: раз платье дернули, оно с груди сошло… да и остановилось на боках и животе… Я его тащу, я его дергаю — ни с места!.. Нечего делать: я приподняла его спереди кверху и побежала за кулисы, там платье сорвали, публика смеялась, а я как ни в чем не бывало — выбежала и кончила сцену. Опять досталось не мне, а надзирательнице.

Много было подобных проделок, всех не упомнишь… Вот еще смешная сцена: Иван Царевич приходит спасать свою сестру — Царевну Звезду (это меня) из рук злого Чародея, который ее вместе с женихом Чудо-богатырем упрятал куда-то. Является Ив. Цар. Жених с невестой так рады!.. Начинается трио, где он нам рассказывает, как пришел и как мы все уйдем, а уходить-то надо волшебным образом, как будто в стену… Для этого надо взобраться на неприметную лестницу, а П. А. Булахов, игравший Ив. Цар., был страшный трус и, в половине трио, говорит тихонько: «Ну, братики-сударики (его поговорка), надо лезть на стену, я лучше просто уйду, а вы допевайте трио и полезайте как знаете!» Итак, мы остались вдвоем и я, прося брата И<вана> Ц<аревича> (которого уже не было) за своего любезного Чудо-богатыря, говорю: «Ах, не сгуби его!..» А жених отвечает: «Не бойся ничего!» А весь мотив и объяснение остались в оркестре, и мы раз по 10–12 повторили эти слова и полезли на стену… она открылась, и Иван Царевич преспокойно стоит там и нас дожидается, чтобы вместе бежать. Начальство и многие в публике замечали его проделку, но прощали, зная его трусость, а главное, любя и уважая его! Да, действительно, Петр Александрович Булахов имел прекрасный голос и как человек был достоин общего почтения.

Итак, наши, т. е. мои, Карпак^вой и Виноградовой, сценические успехи начали более и более развиваться. Уже сам Ф < еодор > Ф < еодорович > ставил спектакли в школе и приезжал нас учить (Вас<илий> Иг<натьевич> был выпущен) и привозил с собой известного драматического писателя и учителя князя А. А. Шаховского. Мы пользовались их уроками, и это много придало способности, особенно мне. Князь Шах. учил меня особо, и для этого меня возили на Бутырки, к сенатору М. М. Бакунину, у которого жил князь, приезжая в Москву. И с тех пор я знакома с сестрами Бакуниными Ек. и Пр. Мих. (с первой была в одно время в Крыму в 1855 году, она в Севастополе, а я в Симферополе — ходили за ранеными). У меня всегда была страсть к «народной мудрости», т. е. к пословицам, поговоркам и скороговоркам… В вод<еви-ле> «Ворожея», соч. кн. Шаховского, играла я старуху и должна была говорить известную пословицу: «Курочка по зернышку клюет — да сыта бывает!..» От моей ветрености, рассеянности, поспешности сказала я наоборот: «Зернышко по курочке клюет»… и т. д. И что же: сколько меня ни поправляли, сколько ни бранили, сколько ни смеялась публика и все, я осталась при своем, и смешно сказать: до сих пор так же, при случае начинаю с «зернышка», а не с «курочки».

До 12 лет я была небольшого роста; на 13-м сделалась больна, сформировалась и вдруг вытянулась. Тут начинается период обожании. Впрочем, он был и у малолетней… и этому способствовали те же детские спектакли; нежничанья старших девиц с воспитанниками и посторонними… Помню, как, бывало, идет мимо училища красивый Алексей Ник. Верстовский. Над. Вас. Репина и бросится к нам: «Бегите к надзирательнице, скажите, что вам надо учить куплеты» (а он служил при театре репетитором музыки, а впоследствии инспектором). Сказано — сделано: Верст, позовут, он с кем-нибудь из нас пропоет куплетик, а потом и примется распевать чувствительные романсы, выражая в них любовь к Над. Вас. А мы все это понимали и «мотали себе на ус». Да и не смели не влюбляться. Еще когда играли первую пиесу «Суженого конем не объедешь», а это было, как я упоминала, на Светлой неделе, мальчик Паша Соколов играл моего мужа, г. Гримардо, и, конечно, влюбился в меня, уж это так долг службы повелевал. Надо признаться, что и я немножко отвечала ему. Вот на Св. неделе он просит, чтобы я с ним похристосовалась, т. е. поцеловала его — я ни за что!.. «Ну, так хорошо же, я отомщу вам!» — говорит Паша, и что же он делает — идет к разбойнице Д. М. Сабуровой (так мы звали ее после пощечины доброму инспектору) и жалуется ей на меня. Та, не долго думая, зовет меня, бранит… и строго приказывает целовать его. Я как будто не хочу… капризничаю… прошу… и кончается тем, что мы с удовольствием целуемся! Она хвалит меня за послушание, дает гостинцу, а я в душе смеюсь над ней! Так нас с юных лет приучали играть любовью, и она многих погубила! Ф < еодор > Ф < еодорович > водил за кулисы и позволял ходить разным господчикам, и у каждого был предмет. Многие на меня грызли зубки, да меня сохраняли советы доброй матушки, брата и настоящая любовь к Павлу Щепину. Рано, еще с 13–14 лет, возродилась она потому, что Щепин очень был дружен с братом и всегда говорил ему, если замечал во мне что дурное: например, когда я в класс опоздаю, а это часто случалось, потому что, быв рано переведена от больших девиц, куда меня положили по болезни, в средний класс, и тут подруги меня любили, а маленькие ухаживали за мной. И больше всех помню Катю Санковскую (впоследствии известную, прекрасную танцовщицу, которую Гюллень-Сор возила в Париж и ею восхищалась вся Москва и, к сожалению, больше всех — обер-полиц<мейстер>, Л. М. Цинский). Другая — Лиза Степанова — добрая, умная, но не талантливая девушка. Бывало, они меня будят, просят, чтобы я вставала, обуют меня, а я только их ногами толкаю… вдруг 3-й звонок, значит, начинаются классы (1-й, чтобы вставали, 2-й, чтобы чай пили), и я, как сумасшедшая, вскакиваю… они все на меня надевают, подают кружку холодного чая, и через 5 минут я в классе. Конечно, тут не могло быть ни причесанной головы, а волосы у меня были с добрый овин, ни порядка в одежде. Бывало, брат меня бранит, говоря, что ему Щепин пересказал… вот это-то внимание ко мне обратило и мое к нему: мы полюбили друг друга, и это святое чувство сохранилось у нас до его смерти. Я и до сих пор молюсь о упокоении души его! Девицы меня любили потому, что я и гостинцами с ними делилась и умела занимать и забавлять их на разные манеры. Бывало, маменька 2 раза в неделю носила мне по праздникам (а по будням присылала) огромные сдобные булки, аршина полтора в окружности: я отделю брату частичку, а большую часть раздам подругам и любимой няне Прасковье. Мне самой не было большой надобности в булках, меня многие подкармливали, начиная с инспектрис, надзирательниц и той же няни Прасковьи. Пойдет, бывало, она в кухню обедать, гляжу, и тащит мне на блюдечке каши — много намасленной, потому что и повара-то меня любили. Верно, с тех пор и до сих — я очень люблю гречневую кашу. И гостинцы мне матушка носила, — но увы! все такие хорошие, дорогие, потому и не много. Бывало, я свои очень скоро раздам и самой не останется… а смотришь, другим девочкам принесут репы, моркови, черных стручков, и они долго-долго наслаждаются, так что у них начнут просить (только не я): «дай мне хоть сердечко от яблока или моркови», т. е. середины их. Зато, когда я кушаю, или вообще мои гостинцы, то говорят: «Пожалуйте мне кожицу от апельсина или косточки от персика, абрикоса или слив»…