Ги Бретон - Наполеон и женщины Страница 16

Знаменитый орлиный взгляд Бонапарта на миг мечтательно затуманился. Заметив это, гражданин Вердье продолжал:

— Это чудо зовется Зейнаб. Она дочь шейха Эль Бекри, который очень не прочь послать ее ко мне на вечер. Если она вам понравится, вечером она будет в Вашем распоряжении.

— Когда я могу увидеть эту особу? — спросил Бонапарт.

— Она должна прийти ко мне на полдник во второй половине дня.

— Я приду, — коротко отозвался Бонапарт.

К четырем часам дня молодой генерал, в форме из толстого синего сукна, которую он единственный носил при 35° в тени, прибыл к Вердье. Зейнаб с матерью была уже там и уплетала горы пирожных с эвкалиптовым вареньем. В один миг Бонапарт был очарован; он приветствовал мамашу, сделал несколько комплиментов девочке, выпил чашку кофе и удалился.

У дверей он сказал провожавшей его мадам Вердье:

— Пусть ее приведут мне сегодня вечером! Очень довольная, мадам Вердье вернулась в гостиную и передала слова Бонапарта двум египтянкам, которые радостно вскрикнули.

— Это великая милость Провидения, — добавила она, — ведь генерал Бонапарт самый могущественный человек в мире.

Зейнаб и ее мать бросились на колени, целуя ковер у ног хозяйки дома, и вернулись к себе, всю дорогу воссылая благодарственные молитвы Аллаху. Еще горячее была их благодарность Всевышнему, когда через два часа французский солдат принес подарок для Зейнаб от генерала: ларчик, полный роскошными подарками — ожерельями, браслетами и засахаренными фруктами.

Вечером, когда Бонапарт с нетерпением ожидал маленькую арабку, поразившую его своей восточной красотой и грацией, мадам Вердье возымела неудачную идею. Чтобы сделать Зейнаб еще более соблазнительной, решено было превратить ее в парижаночку. «С помощью нескольких француженок, — рассказывает нам Марсель Дюпон, — ей изменили прическу, сделали шиньон, нарядили ее в длинное платье Директории, упрятали красивые бронзово-золотистые ноги в атласные чулки. Скованная непривычным нарядом, еле дыша и неловко ступая, Зейнаб, казалось, утратила все свое очарование».

В десять часов вечера эту размалеванную куклу ввели во дворец Эльфи-Бея, где Бонапарт, облачившийся в пестрый домашний халат, пребывал в ожидании восхитительной ночи. Увидев Зейнаб, он вскричал с изумлением:

— Да что это такое?!

Адъютант объяснил ему, что генерал Вердье решил придать Зейнаб европейский облик. Бонапарт был ошеломлен, и пружина его интимных чувств, настроенная на восточную экзотику, мигом ослабла.

Поняв, что он разочарован, Зейнаб, предвкушавшая потерю девственности, как праздник, громко зарыдала. Генерал не устоял перед этим безмерным детским горем.

— Ну, не плачь, — сказал он, — разденься-ка!

И он по-отечески помог ей освободиться от платья, снять чулки и распустить прическу.

Обнажилось такое прелестное тело, что генерал не замедлил показать все признаки самого полного удовлетворения. Он схватил ее, в два прыжка донес до постели и «положил руку на ее дельту», если употребить выражение ученых его экспедиции о смысле амулетов египетских крестьян.

Тогда девочка осушила свои слезы и робко улыбнулась, искренне обрадовавшись такой нежности.

— Спасибо, генерал… — прошептала она.

Польщенный Бонапарт продолжал в том же духе, вскоре перешел к более серьезным действиям — и когда Зейнаб становилась женщиной, лицо ее выражало восторг ребенка, поедающего большую вкусную конфету.

На утро Бонапарт велел отвезти Зейнаб к отцу в карете, нагруженной щедрыми подарками. Но завтрашнего дня это приключение не имело. Для мести Жозефине и Англии эпизод с милой девчушкой был слишком мелким.

Он стал думать о новой встрече с Полиной Фуре; как всегда и бывает, на помощь пришла случайность.

Каир в это время становился все более оживленным; каждый день открывались кафе, лавки, банные заведения, а сейчас, в ноябре 1798 года, ожидали открытия парка увеселений, как в знаменитом Тиволи, где парижане проводили свои воскресенья. Вот какое заманчивое описание этого будущего «египетского Тиволи» было помещено в «Курьере Египта»:

"Самый обширный и красивый сад Каира весь засажен лимонными и апельсинными деревьями с ароматными плодами и листвой; всюду источники, ручейки, фонтаны. А в здании будут все развлечения, все удобства, каких только можно желать. Будет и читальный зал с превосходным подбором книг.

В общем, в этом месте соединятся все виды игр и удовольствий. В Париже есть прекрасные сады Тиволи, и Елисейские, и много других, но Каир — тоже великолепный и прославленный город, и «египетское Тиволи» необходимо не только для его обитателей, но и для привлечения европейской, в особенности французской, публики, от которой мы незаметно будем перенимать французские нравы и моды".

Открытие «центра увеселений» было назначено на 30 ноября и приурочено, по распоряжению Наполеона, к запуску огромного воздушного шара.

В четыре часа дня шар, украшенный большими афишами на арабском языке с надписями: «это средство полета изобретено французом», на глазах изумленных египтян поднялся в воздух над площадью Эзбекле. После этого все ринулись в Тиволи, директор которого, Даргевель, соученик Бонапарта по Бриенну, встречал гостей, стоя у входа перед купой жасмина. Через несколько минут гости заполнили все аллеи, открывая за каждым поворотом новый аттракцион: жонглеров, карусели с деревянными лошадками,, качели, продажу мороженого, оркестр, биллиардную, турецкий ресторан, и т. д.

Бонапарт в сопровождении Жюно прибыл в шесть часов; он полюбовался садами, похлопал акробатам и направился к танцующим, но вдруг внезапно остановился и побледнел, вперив взгляд в молодую женщину, которая с заливистым смехом сходила с качелей.

Это была Полина Фуре.

Оставив Жюно, он устремился к ней, поклонился и отпустил несколько грубоватых комплиментов. Молодая женщина, польщенная вниманием самого главнокомандующего и в то же время оробевшая, пробормотала в ответ что-то неразборчивое.

Бонапарт снова поклонился и поцеловал ей руку.

— Я надеюсь, что вскоре мы встретимся в более интимной обстановке, — сказал он, уходя.

«Пожалуй, эта встреча помогла бы моему мужу сделать карьеру», — радостно подумала простосердечная Полина.

На следующее утро Бонапарт, который, как всем известно, обладал способностью заниматься несколькими делами одновременно, вызвал к себе Жюно и, диктуя записку для ученых Института Египта, бросил ему:

— Ты помнишь гражданку Фуре; я желаю встретиться с ней…

И, набросав черновик плана реорганизации военных оркестров, продолжил: