Борис Малиновский - Участь свою не выбирали Страница 16

После каждой контратаки мимо проносили раненых. Некоторые шли сами. Запомнилось: быстро, во весь рост, не обращая внимания на обстрел, идет полураздетый рослый боец с мужественным и, как смерть, бледным лицом. Во все плечо и грудь – громадная, сплошь сочащаяся кровью повязка. Другой пробежал в горячке, вместо челюсти – сплошное кровавое месиво…

Перед третьей контратакой Новикова, Саксина и Спесива вызвали к командиру стрелкового полка, который находился метрах в двухстах позади от вашего НП в наспех построенном легком блиндаже. Первым вернулся бегом Спесин, крикнул срывающимся голосом:

– Но-овая контрата-а-ка! Не уцелеть нам! – Он добавил, дрожа всем телом: – Отвернись, старший сержант! – И на моих глазах торопливо стал расстегивать поясной ремень – от страха перед новым шквалом ответного немецкого огня напала на беднягу медвежья болезнь – ведь и утром, когда мы бежали по лесу, он несколько раз пугал нас, неистово бросаясь на землю не только при близких разрывах, но и при звуках далеких минометных выстрелов.

Подоспевший командир дивизиона Новиков уже передавал приказ командиру гаубичной батареи, крича в трубку:

– Вызов! "Карандаши" встают снова[6]! Начинай подготовку! По красной[7] пойдут. Сразу дави шеститрубный[8]! Чтобы совсем замолчал – не мешал "карандашам"! "Огурцов"[9] не жалей! Выполняй!

Эта контратака тоже оказалась безуспешной. В тот день она была последней.

Следующий день выдался спокойнее. Немцы не пытались наступать дальше, и мы использовали передышку, чтобы окопаться. Командир дивизиона приказал уточнить привязку огневых позиций, переведенных на новое место. Я пошел в район огневых один, а красноармейцы остались строить блиндаж. Шел прямиком, по азимуту, так было короче, надеясь на свой опыт. Лес становился все гуще. В одном месте наткнулся на мертвого красноармейца. Лица уже почти не осталось, шинель разлезлась, видимо, он лежал здесь давно, еще с зимы. Рядом валялась покрытая ржавчиной винтовка, кругом – стреляные гильзы винтовочных патронов. Тогда я не смог заставить себя посмотреть его документы – таким отталкивающим был идущий от трупа запах. А теперь не могу себе этого простить. Вряд ли кто-нибудь смог сообщить его родным, что человек этот геройски погиб, а не просто "пропал без вести".

Наконец лес кончился, и пошло большое поле, огороженное забором из колючей проволоки в два ряда. Проволока была протянута достаточно высоко от земли, и под ней можно было пролезть. Но мне почему-то не захотелось нагибаться, и дойдя до угла изгороди, я пошел вдоль нее. На втором углу увидел прибитую к столбику фанерку с нарисованным черепом и надписью черной краской: "Мины". Выходит, правильно сделал, что поленился лезть под проволоку! Подорвался бы на нашем же минном заграждении.

Наконец нашел огневые позиции батарей. С большим трудом разобрался, где нахожусь: кругом лес, болота да редкие поляны при полном бездорожье. Отметил на карте, где поставлены батареи. Просто так, без привязки. Инструменты тут не помогли бы. Назад шел уже не по азимуту. Сделал крюк и вышел на дорогу. Хоть и много дальше, но спокойнее. Совсем не хотелось лежать, как тот, полуистлевший, в лесу…

Видно, я приглянулся командиру дивизиона. Ему понравилась схема расположения огневых позиций батарей, которую я начертил для донесения в штаб полка. Собравшись пойти на наблюдательный пункт одной из батарей, он взял меня с собой. По пути я все время сверялся с картой и компасом. Надо было поточнее определить координаты НП. В лесу это не так просто, но, как я убедился, возможно. Шел машинально за Новиковым. Главное – не упустить ниточку пути на карте.

В мирное время на учениях командиру отделения вычислителей, кем меня назначили сейчас, было проще: ориентиры для привязки батарей и НП указывались штабом и времени для работы с топографическими приборами отводилось достаточно. Тут же только карта, компас и считанные секунды.

Новиков не придерживался линии связи и шагал, как ему удобнее. Новую передовую он, видимо, представлял плохо: вдруг прямо над нашими головами раздались свист пуль и резкая трель близкой автоматной очереди. В это время мы шли через лесную вырубку, напоминавшую по форме квадрат, с редкими небольшими кустиками и одиночными деревьями. Пули просвистели, когда мы уже приближались к окружавшему вырубку лесу. Мы инстинктивно бросились на землю. Однако это не спасло. Пули снова с громким стуком взрыли землю прямо перед нашими головами. Мы вскочили и что было сил бросились к спасительному лесу. Еще одна очередь, еще и еще… Не знаю, что страшнее – близкий разрыв бомбы либо снаряда или свистящие и бьющие по земле рядом с тобой пули немецкого автоматчика. Пожалуй, одинаково. То падая на землю, то бросаясь вперед, когда отсвистят пули, мы преодолели оставшуюся до леса сотню метров. В лесу сразу увидели блиндаж с амбразурой в нашу сторону и бросились к нему. В блиндаже находились двое красноармейцев. Один, раненый, с перевязанной бинтом шеей, лежал без сознания, тяжело дыша с хрипом и бульканьем. Второй встретил нас руганью:

– Кукушка проклятая, черти бы ее съели! Засела на дереве, не разгляжу на котором. Моего напарника, сволочь, зацепила, и вас чуть не порешила. Но я ее, гадюку фашистскую, выслежу! – И сердито добавил: – Вы поосторожнее. Нейтральная полоса – не бульвар!

Отдышавшись, мы двинулись дальше и наконец попали на батарейный НП. К вечеру без происшествий вернулись в штаб дивизиона. Штабной блиндаж был уже построен. Вырытую в сырой болотной земле яму, глубиной около метра, почти три метра в длину и два в ширину, бойцы покрыли сверху бревнами и забросали вынутой из ямы землей. Получился блиндаж в один накат. Стенки укрепили тонкими жердями, а пол настелили из кольев, уложенных на толстые чурбаки. В одном из углов блиндажа выкопали ямку для стока воды. Вход в блиндаж закрыли палаткой. Немного отдохнув, я решил написать письмо домой. За эти дни мне "на собственной шкуре" довелось убедиться в разнице фронтовой обстановки полка артиллерии Резерва Главного Командования, в котором я был в 1941 году, и артиллерийского полка стрелковой дивизии, где находился сейчас. Тогда мы имели слабую связь со стрелковыми подразделениями и находились дальше от передовой. Здесь же все было жестче, обнаженней, опаснее. Только за прошедшие два дня меня могло много раз убить или ранить. Мой боевой опыт, пусть небольшой, помогал теперь справиться с новыми испытаниями.

Коптилка из консервной банки и ружейного масла едва освещала не очень ровные строчки письма, выходившие из-под карандаша. Огонек ее нервно вздрагивал, когда где-то неподалеку рвались, сотрясая блиндаж, тяжелые снаряды, методически посылаемые друг за другом немецкой артиллерией. На листок то в дело капала вода, сочившаяся из набросанной сверху мокрой земли.