Темные времена. Как речь, сказанная одним премьер-министром, смогла спасти миллионы жизней - Энтони МакКартен Страница 17

ночь, 20 февраля 1938 года, сон бежал от меня. С полуночи до рассвета я лежал в постели, охваченный чувством горя и страха. Перед моими глазами стояла одинокая, сильная, молодая фигура, боровшаяся против давних мрачных, ползучих течений самотека и капитуляции, неправильных расчетов и слабых импульсов. Кое в чем я лично действовал бы по-иному, но в тот момент мне казалось, что именно в этом человеке [Идене] воплощены надежды английского народа, надежды великой старой английской нации, которая столько сделала для человечества и которая могла еще столько ему дать. Теперь он ушел. Я следил за тем, как дневной свет медленно вползает в окна, и перед моим мысленным взором вставало видение смерти»[91].

Через два дня Германия аннексировала Австрию. На горизонте замаячила потеря Чехословакии. Черчилль вновь выступил перед Палатой с суровым предостережением. Цена политики умиротворения оказалась слишком высокой: «Я предсказываю, что наступит день, когда в связи с той или иной проблемой нам придется выступить. И я молю Бога, чтобы, когда этот день настанет, мы не обнаружили, что из-за нашей неразумной политики нам придется выступить в одиночестве»[92].

Намерения Гитлера стали совершенно ясны, а страхи Черчилля подтвердились, когда в сентябре 1938 года Невилл Чемберлен отправился в Германию, чтобы представить англо-французское предложение по вопросу Судетской области, одобренное лидерами чехов и судетских немцев. Затея провалилась. Гилберт пишет: «Гитлер, разозленный тем, что судетские немцы готовы принять автономию в границах Чехословакии, подстрекал их к новым требованиям. Когда они отказались… Гитлер публично и весьма резко отклонил предложение»[93].

Предсказания Черчилля сбылись, и правительство наконец-то пригласило его назад. Хотя он не был членом кабинета сразу после безуспешной встречи Чемберлена с Гитлером, он все же присутствовал на многих встречах с премьер-министром и министром иностранных дел. Однако его коллеги по парламенту никак не соглашались принимать его советы и признавать, что политика умиротворения потерпела крах.

Чемберлен настаивал на дальнейших переговорах с Гитлером. Он отправился в Мюнхен, чтобы урегулировать проблему. Черчилль умолял Чемберлена сказать Германии, что, если она вторгнется в Чехословакию, мы объявим ей войну[94]. Мольбы его пропали втуне. 30 сентября Чемберлен вернулся. Переговоры продлились чуть больше одного дня. Толпы сторонников ожидали его на аэродроме. Он спустился с самолета, размахивая подписанным листом Мюнхенского соглашения, и радостно объявил ожидавшим его журналистам, что соглашение символизирует желание двух наших народов никогда больше не вступать в войну[95]. Многие понимали, что Чемберлен уступил всем требованиям Гитлера. Когда через четыре дня Палата общин собралась, чтобы обсудить эту проблему, Черчилль выждал подходящего момента – в 17:10 на третий день дебатов, – чтобы произнести сокрушительную сорокапятиминутную речь о событии, произошедшем пятью днями ранее: «Начну я, конечно же, с самой непопулярной и неприятной темы. Я начну с того, что все по мере сил стараются игнорировать или замалчивать, но о чем сейчас нельзя не говорить: во внешней политике мы потерпели полное и безоговорочное поражение… самым большим достижением господина Чемберлена в урегулировании Чехословацкого кризиса и ряда других спорных вопросов стало подписание мирного соглашения, но по сути тем самым наш премьер-министр и его зарубежные коллеги избавили германского диктатора от необходимости воровать куски пирога со стола украдкой – вместо этого они преподнесли ему весь пирог целиком, да еще на блюдечке с голубой каемочкой… Все кончено. Всеми покинутая и окончательно сломленная Чехословакия безмолвно и печально погружается во тьму… Мне особенно невыносима мысль о том, что наша страна невольно подчиняется чужой воле, оказываясь в орбите влияния нацистской Германии. Не менее неприятно и осознание того, что наше существование отныне зависит от прихоти нацистов… Думаю, никто из нас не хочет, чтобы Британия постепенно превратилась в жалкого приспешника нацистской системы, доминирующей в Европе. Не пройдет и пары лет, а быть может, месяцев, как немцы предъявят нам требования, которые мы будем вынуждены выполнить. Эти требования могут быть связаны с притязаниями на наши территории или даже на нашу свободу… Я ни в чем не виню простых британцев: наш преданный и храбрый народ всегда готов любой ценой выполнить свой долг перед родиной… наша нация должна знать правду, суровую правду о серьезных недостатках нашей обороны, о том, что, по сути, мы потерпели поражение, не начав войны, и теперь последствия этого поражения будут долго давать о себе знать, ибо мы пересекли судьбоносный рубеж истории, за которым все былое равновесие сил в Европе оказалось непоправимо нарушено, а в адрес западных демократий прозвучал жуткий приговор: „Ты взвешен на весах и найден очень легким“. Впрочем, не думайте, что это конец. Это лишь начальная точка отсчета. Это первый шаг, первый глоток, первое ощущение горечи во рту от напитка в чаше, испить из которой нам придется сполна, если только неимоверным усилием воли нам не удастся восстановить нравственное здоровье и боевой дух британского народа, чтобы вновь возродиться и встать на защиту своей свободы, как в старые добрые времена»[96].

Не прошло и года, как Германия вторглась в Чехословакию и Польшу. Британия объявила ей войну.

Леденящие душу слова Черчилля не могли не вспомниться архитекторам политики умиротворения в мае 1940 года. Но в тот октябрьский день 1938 года лишь немногие могли предположить, что этот непреклонный человек когда-нибудь спасет Британию.

Пятница, 10 мая 1940

ГЕРМАНИЯ НАЧАЛА ОСУЩЕСТВЛЕНИЕ ПЛАНА «ГЕЛЬБ».

ЧЕТЫРЕХМИЛЛИОННАЯ АРМИЯ ПРИБЛИЗИЛАСЬ К ГРАНИЦАМ ГОЛЛАНДИИ, БЕЛЬГИИ И ФРАНЦИИ.

МИЛЛИОННАЯ АВИАЦИЯ ГОТОВА К НАЧАЛУ БЛИЦКРИГА.

ПРАВИТЕЛЬСТВО ЧЕМБЕРЛЕНА УХОДИТ В ОТСТАВКУ.

3. Падение лидера

День 9 мая 1940 года близился к ночи. Черчилль готовился к колоссальной задаче: ему предстояло возглавить нацию в труднейший момент ее истории. В Адмиралтейство позвонил его сын, Рэндольф, и отец признался ему: «Думаю, завтра я стану премьер-министром»[97]. На рассвете следующего дня выяснилось, что о спокойной передаче власти можно забыть. Всего через месяц после неудачной норвежской кампании Гитлер снова нанес Европе жестокий удар.

Около половины шестого Черчилля разбудил не традиционный завтрак (обычно на подносе с тостами и яичницей соседствовал стакан виски с содовой), а известие о том, что Германия вторглась в Голландию. «В Адмиралтейство, военный кабинет и министерство иностранных дел градом посыпались телеграммы», – вспоминал он[98]. В шесть утра он позвонил послу Франции, чтобы обсудить размещение войск в соседней Бельгии. Но очень скоро стало ясно, что Бельгия тоже уже захвачена, хотя обе страны после начала войны объявили о своем нейтралитете. Черчилль закончил разговор с французским послом и