Софья Толстая - Мой муж Лев Толстой Страница 17

Сегодня с утра неприятности с Мишей и Андрюшей. Они требовали денег после того, как я им подарила по 15 рублей. Я сердилась, потом плакала. Миша раскаялся, Андрюша же как ни в чем не бывало, с глупым видом, в новом сюртуке, делал визиты. Ночью они ходили компанией на площадь слушать звон и смотреть на ход вокруг соборов. Как они безумно прожигают жизнь, не останавливаясь мыслями ни на чем и не ставя себе никаких нравственных вопросов.

Когда они меня расстроили, я пошла к Л.Н. и спросила его со слезами и отчаянием о каком-нибудь совете, как мне быть с сыновьями, требующими денег и грубящими мне. – И как всегда, проповедуя на весь мир какие-то истины, он ни слова не умеет сказать семье и помочь жене.

Посвятила свой день детям. Ходила на балаганы с Сашей, Верочкой (горничной), двумя детьми Литвиновыми и Колокольцовыми. И марионеток смотрели, и театр, и с гор катались, и на каруселях. После обеда катали яйца, и дети остались все очень довольны. – Больна Таня, жар и флюс. От Маши письмо. Мальчики визиты делали. Я играла после обеда в четыре руки с В. Нагорновой квартет Танеева.

Л.Н. ездил до обеда на велосипеде, утром писал о войне, вечером ездил верхом к умирающему купцу Брашнину. Ему любопытно видеть, как умирают люди, самому не далеко, и кроме того, приятно и утешить умирающего участием.

Был Кони, завтра обедает. Моросит дождь, стало теплей. Письмо интересное от Меншикова. Пишет, что правительство озабочено духоборами, но что имя Льва Николаевича в связи с духоборами всех приводит в крайнее раздражение. Полиция прислала в редакцию «Русских Ведомостей» бумагу с запретом принимать деньги для духоборов на имя Льва Николаевича. А сегодня все-таки оттуда принесли 300 р. – Л.Н. очень добр и хорош, а мое сердце неспокойно и нерадостно.

Вчера был счастливый, радостный день. Утром встала рано, поехала с Сашей на репетицию концерта Никиш. Увертюра Фрейшюца была исполнена с таким совершенством, что я просто плакала от эмоций.

С репетиции шли пешком: С.И., Гольденвейзер, Конюс, Игумнов, Саша, я, Преображенский, профессор. Болтали весело, выглянуло солнце, так было хорошо под впечатлением музыки и с радостными людьми, с весенней погодой! Обедали у нас Кони, Анатолий Федорович, профессор Грот, Саша, брат, Ден с женой, мисс Вельш. Кони превосходно рассказывал то об умершем И.Ф. Горбунове, известном рассказчике, повторял его комические рассказы, то случаи из судебной практики; рассказывал статистику самоубийств, говорил, что большинство падает на вдовцов и вдов, на весенние месяцы, на северных жителей…

Вечером опять с Сашей, с Марусей Маклаковой ездили в концерт Никиш. Огромное я получила наслаждение. Л.Н. провел день с гостями; утром работать не мог, писал письма, ездил на велосипеде и верхом. Умер тот старик купец Брашнин, к которому он все ходил, и сегодня Лев Николаевич говорит, что любопытно узнать о его последних часах. Все время ему было именно любопытно видеть это умирание старика.

Сегодня Л.Н. говорит, что доктор Рахманов очень интересовался его повестью («Воскресение»), о которой он с ним давно говорил, и вот он ему дал читать, а потом сам перечел и подумал, что если б ее напечатать всюду, то можно бы 100 000 руб. выручить для духоборов и их переселения. Но что он только подумал так, а в сущности нельзя этого сделать. – Я все время молчала. Право его, а не мое, хотя странно было бы для всякой семьи, что после 36 лет нашей совместной жизни мы должны толковать о правах. Дети его будут нуждаться, работать он их не научил, а я не пропаду. Да и не то мне теперь нужно. Не деньги дают мне теперь счастье, о, конечно, не деньги!

Если б мне жить, как Лев Николаевич, я бы с ума сошла. Утром он пишет, значит, утомляется умственно, а вечером он не переставая разговаривает или, вернее, проповедует, так как слушатели его речей приходят большей частью посоветоваться или поучиться.

Сегодня после обеда было человек тринадцать. Два фабричных, три молодых школьных учителя, дама, занимающаяся сбытом русских кустарных производств в Англии, доктор, корреспондент «Курьера», Сергеенко, Дунаев и пр.

Приехал сегодня Сережа, сидит за фортепиано и что-то сочиняет. Таня больна: флюс еще не прошел и живот болит. Андрюша уехал вчера. Весь день дождь идет. Ездила опять на дешевые товары, купила мебельной материи. Дома занималась делами, счетами, банковыми соображениями, отчетностью по попечительству и опеке над детьми, писала письма и т. д. Ни музыки, ни повести сегодня не трогала.

Минутами в душе поднималась та знакомая эти последние года боль, от которой вряд ли я выздоровлю. Была Варичка.

Эти дни полны внешних событий: 11-го была очень хорошая лекция А.Ф. Кони об Одоевском. При этом он рассказывал посторонние вещи, все умно, кстати, тонко и правдиво.

Вечером были у нас гости; проф. Преображенский нас фотографировал при магнии и читал целую лекцию о световых и цветовых иллюзиях. Я была утомлена и сонна, что редко со мной бывает. Днем еще была с Сашей на Передвижной выставке; картин выдающихся нет, хороши последние пейзажи Шишкина, а бедность сюжетов и содержания – поразительные. Вчера провела два с половиной часа на выставке с. – петербургских художников, и там же огромная картина Семирадского: мученица, привязанная к быку, цирк, Нерон и т. д.

Эту выставку смотрела с большим интересом. Огромное разнообразие пейзажей, переносивших меня то в Италию, то в Крым, то на Днепр, то на остров Капри или в восточные дикие страны, или в русскую, или в малороссийскую деревню, или на Кавказ. Все это чрезвычайно интересно, особенно мне, никогда не путешествовавшей. Написаны картины хорошо, старательно, – почти все, но не все талантливо. «Христианка Дирцея в цирке Нерона» – громадная картина в большую стену. О ней говорят разно и осторожно. По-моему, очень красиво, ярко, все размещение лиц и распределение цветов и положений – гармонично, умно, но все холодно; не жалко растерзанной христианки, не жалко быка с прекрасной головой; не досадно на Нерона, не чувствуешь впечатления на публику. Но выставка вообще доставила мне большое наслаждение.

Сегодня ездила по делам: отдала вещи в починку, переделку, переплет и т. д. Вечером был у нас князь Трубецкой, скульптор, живущий, родившийся и воспитавшийся в Италии. Удивительный человек: необыкновенно талантливый, но совершенно первобытный. Ничего не читал, даже «Войны и Мира» не знает, нигде не учился, наивный, грубоватый и весь поглощенный своим искусством. Завтра придет лепить Льва Николаевича и будет у нас обедать.

Был Сергей Иванович, и так с ним просто, по-будничному, хорошо и спокойно. Говорил он с Сережей в моей комнате о переводе музыкального сочинения; Сережа его расспрашивал кое о чем.