Зиновий Черниловский - Записки командира роты Страница 17

Требовалось подписать листы с представлениями на следующее воинское звание, что относилось к моей компетенции. И хотя Балоян возражал: "Можем потерять человека", — я явился. Хотя и ночью, конечно. Лейтенанты требовали заслуженных "кубиков" на темных петлицах, и я не мог ссылаться на "обстановку". К тому же некоторые из них, едва узнав о представлении, уже и сами нацепили себе недостающий знак.

Формальности заняли несколько минут, доклад о других делах штаба чуть больше, ибо связь поддерживалась у нас, почти не прерываясь. Намереваясь прикорнуть часик-другой, ибо до рассвета было еще далеко, я было отошел в тихий угол, но был вызван по срочной необходимости.

— Вот что, Черниловский, — сказал мне подполковник. — Прошу вас составить представление на себя самого. Довольно вам прятаться за военюриста. Пора присвоить вам строевое звание капитана. Это во-первых. А во-вторых, поелику вы строевой офицер, не сочтите за труд направиться в первый батальон и сообщить его командиру лично приказ о наступлении. Карту видите? Вот его маршрут, а вот его цель и время. Запоминайте внимательно. Все, кроме автомата, оставите здесь, дорога небезопасная, на виду противника, но я вам дам своего автоматчика. Не перепутаете? Ладно, ладно, верю.

…К слову сказать. Чего только на мне не висело в первые недели пребывания на фронте. Как на Робинзоне Крузо по иллюстрациям Жана Гранвиля. Автомат, парабеллум, штык в чехле, противогаз, гранаты на поясе и взрыватели к ним в нагрудном кармане, левом — ближе к сердцу. Наконец, полевая сумка и планшет. Распоясаться, простите, было делом нелегким. Скоро это ушло. И штык и противогаз. Остался один любезный сердцу парабеллум, безотказный трофейный пистолет, честно отнятый в честном бою. А в сложных ситуациях еще и автомат — "шмайсер", легкий, удобный, безотказный, заряжающийся не с круглой катушки, а с магазина, легко входящего в сапог… И планшет.

Выбравшись из окопа и переправившись ползком через уязвимое место, мы с автоматчиком (точнее сказать, я, руководимый безгласным автоматчиком) направились в батальон. Чистым полем, без ракит и кустов. Самое страшное было не в том, что убьют-ранят, а в том, чтобы не быть захваченным разведкой противника. Не будь этого, ночная прогулка была бы лишь в радость.

Добравшись до батальонного окопа, построенного по правилам фортификационной науки — угол, угол и еще раз угол, — уединились мы с батальонным капитаном и, прикрывая огонь наших фонариков от всевидящего противника, стали разбираться с приказом — по его собственной карте. На это ушло полчаса, если не больше. Батальонный внес некоторые, незначительные, на мой взгляд, коррективы, которые были затем разрешены начальственным "Ладно, ладно, ему видней".

— Что это за странный звук перед окопами. Прислушиваюсь, но не пойму.

— Часы тикают. На мертвых. Густо шли, густо лежат! Пока пружина не сдаст. У меня их тут… хотите пару? Штамповка, конечно, но вот эти получше. Да ладно, носи. А это барахло, — о моих наручных, — отдай ординарцу. (Что я и сделал).

И, нагнувшись к мешку:

— Видал фрицевы деньги: с серпом и молотом! Социалисты… мать их…

Близился рассвет.

— Держитесь правее, — напутствовал нас комбат. Тут появился броневик. Настреляется, сволочь, возвращается за грузом и вновь гуляет. Подорвать нечем. А ведь у вас там "лопаточники" есть.

Возвращение было столь же удачным. Балоян приказал тотчас отыскать командира саперов и отправить их в путь. Прошло, однако, не менее получаса, пока удалось разыскать забившегося в дальний угол лейтенанта. Он, видите ли, решил отоспаться за все прошлые ночи и вид у него был действительно помятый.

Напутствуемые некоторыми, может быть, не вполне приемлемыми выражениями, "лопаточники" отправились в путь, заложили мину под колеса обнаглевшего броневика и взорвали его.

На пути в штаб я сделал краткий привал у артиллеристов и минометчиков. Под надежным накатом, на краю рва, при теплой печке лежали на нарах и сидели на табуретах военачальники всех рангов, кто в чем, попивали чаек.

— Что это? — говорю, — люди вроде бы воюют, а вы прохлаждаетесь.

— Ну и нахалы эта пехота. Мы, к вашему сведению, только что отстрелялись. Едва выпили по малой, а вы уж тут! Налить или отказать?

— Нужны вы очень! У меня у самого полна фляжка.

— Тогда милости просим. Мерси. Переходим к байкам. Не возражаете?

О них-то и речь.

Особенно они удавались артиллеристу, которому довелось воевать еще в Первую мировую. От него я наслышался о так называемой царской армии больше, чем вычитал о ней. Не говоря уже о степени правдивости. Хотя рассказы майора никогда не выходили за пределы смешных новелл.

— Стояли мы в резерве. На отдыхе. Пополнились людьми, их тогда было больше, чем нужно, артиллерией и боеприпасами, которых, к сожалению, было много меньше, чем нужно. И вдруг, ни с того ни с сего слух: инспекция, генерал-лейтенант объявился. И началось. Шагистика, это они всегда любили. Стрельба. Учения по макету, какая-то еще маята и в заключение проба солдатской пищи-рациона. Пришел старикан на солдатскую кухню, сам зачерпнул из котла, пригубил, как-то повертел головой, да и сплюнул. Что началось! Одного тут же сняли, другого посадили под арест… скандал.

Наконец, собирают. Сидим, помалкиваем. Выходит наружу его превосходительство, прощения прошу — высокопревосходительство. И произносит: "Что ж господа офицеры. Маршируете изрядно, стреляете и того лучше, в тактике не хуже моего разбираетесь, а что касается борща… кабы не язва желудка, с котелком бы съел".

Всего же более удержались в памяти рассказы о генерале Михаиле Ивановиче Драгомирове (1830–1905), авторе в свое время нашумевшей книги об основах "мирного воспитания войск", главным принципом которой было известное драгомировское "не муштровать, а воспитывать". И только то, что солдату может пригодиться на войне. Монархист и антисемит, Драгомиров не без успеха играл под Суворова, позволяя себе смотреть на солдат как на "святую скотину". Не приемлю в нем и то, что, полагаясь на штык и рассыпной строй Драгомиров решительно возражал против вооружения русской армии пулеметами (достаточно, мол, снабдить солдата "тридцатью патронами). И все же было в Драгомирове такое, что вызывало восхищение и уважение офицеров и солдат. Природный ум публицистический талант, личная храбрость, независимость суждений.

Ему поручали и командование Военной академией и Киевским округом, и генерал-губернаторство, затем ввели в Военный совет и даже прочили в командующие Дальневосточной действующей армией взамен Куропаткина, от чего Драгомиров по летам своим и физической слабости категорически отказался.