Юрий Бычков - Коненков Страница 17

— Бог в помощь!

— Бог-то бог, да и сам не будь плох.

— Вы из каких мест будете?

— Про то забыл и вспоминать не хочу. Мне родна земля что мачеха. Я, милок, всю Расею прошел. Не с посошком да котомочкой аки богомольцы, охотники до святых мощей. С киркой и лопатой. Уголь, соль кайлил, рельсы укладывал. Теперь вот дороги мощу. — Камнебоец поднялся с земли и, грозно глянув из-под нахмуренных густых бровей, внушительно сказал: — Я рабочий всю жизнь. — И улыбнулся в густую бороду.

Молодой человек, затеявший с ним разговор, ему нравился. Одежда на нем городская, а сам прост, глядит серьезно и сочувственно.

— Зовут меня Иван Куприн.

— Коненков Сергей, — протянул руку скульптор, а сам не спускал цепкого, изучающего взгляда с камнебойца.

Они сблизились. Уже в день их первой, нечаянной встречи Коненкова осенила счастливая догадка: «Он, Иван Куприн, будет моделью для скульптуры, предназначенной на соискание Большой серебряной медали». Сергей еще несколько раз приходил к Куприну. Будучи человеком нрава гордого, крутого, он ничуть не обижался, когда, перебивая его, Куприн, вроде как недовольный чем-то, произносил свое любимое присловье: «Мальчик, то, что ты знаешь, я уже забыл». Иван Михайлович вспоминал свое житье-бытье, и в его неторопливых речах открывалась чуткому сердцу молодого художника правда. В прошлом безземельный крестьянин, Куприн долгие годы был бездомным пролетарием. Вот он рассказывает Сергею Коненкову о «скупых» и «щедрых» хозяевах:

— У скупого, бывало, воды не допросишься. Ему обидно заплатить водовозу пятачок. А землекоп без питья какой работник! Щедрый землекопов квасом поит, а потом за этот квас вычтет из заработка: своя рука — владыка.

Вспоминался Коненкову в эти минуты Николай Алексеевич Касаткин, не раз говоривший ему, что художнику следует паучиться слышать и понимать рабочего человека.

Когда Касаткин впервые появился в шахтерском поселке, его приняли за чудака. Мальчишки швыряли вслед кусочками антрацита, женщины, завидя шагающего с ящиком на ремне приезжего в шляпе и городской одежде, уводили с улицы барахтавшихся в пыли малышей, шахтеры смотрели на художника исподлобья. Смотрели сурово, неодобрительно. Дескать, блажишь, барин! В училище над ежегодными поездками Касаткина в Донбасс вовсе не случайно насмехались эстеты, с нескрываемым злорадством рисовали карикатуры на «профессора подземелий». «Боязно им делалось при виде углекопов, оттого и травили Касаткина, — думал Коненков. — Боязно?! Ну и хорошо, что боязно. Вот и я буду лепить Ивана Куприна — рабочего-камнебойца. Хочу, чтобы и другие знали, каков он. Только у человека, истомленного трудом; могут быть такие нахмуренные брови. Настоящий Лев Толстой из народа».

Коненков просит Ивана Михайловича на время работы над статуей «Камнебоец» поступить к нему в натурщики. Дядя Андрей, со своей стороны, посулил Куприну сорок рублей, если тот, помимо художественных занятий, будет помогать в хозяйственных делах. На том и порешили.

Надо было приниматься за работу. Родные освободили Сергея от всех дел. В сарае-мастерской устроил он дощатый помост, и работа закипела. Трудились от раннего утра до позднего вечера. Скульптор и его натурщик, сраженные усталостью, оставались ночевать в сарае. Несколько месяцев кряду они были неразлучны. Куприн вскоре стал для Коненкова не только натурщиком, но и учителем.

То, над чем давно уже задумывался Коненков, Иван Михайлович облекал в простые в словесном выражении, ясные по смыслу умозаключения. Так, Куприн поразил Коненкова предсказанием, что придет время и земля достанется крестьянам даром. Иван Михайлович видел бесчеловечность законов Российского государства, классовое неравенство. В разговорах с Иваном Куприным определилась тема дипломной композиции: рабочий человек в состоянии глубокого раздумья.

Творчество — выражение жизни духа художника в образах. Каково это внутреннее состояние, таковы и произведения, им рожденные.

Первое десятилетие жизни Коненкова в искусстве, а оно совпало с годами учебы с 1892 по 1902 год и Москве и Петербурге, — пора постоянного аналитического раздумья о добре и зло, нраве и бесправии, социальном неравенстве, крестьянской доле, вере и безверии, прошлом и грядущем. Вместе со скульптором размышляют, ищут ответов на труднейшие вопросы его герои.

Сложив руки на коленях, склонив голову, весь уйдя в себя, думает горькую думу такой близкий и понятный скульптору старик крестьянин — «Старик на завалинке» (1892).

Ответ на тревожный, неотступный вопрос стремится обнаружить на страницах раскрытой книги «Читающий татарин») (1895), на лице которого запечатлелась гамма чувств. Скульптор стремится показать присущую времени жажду духовности, поиск истины, смысла бытия. Характерны поза татарина, жест его правой руки. Красота лица человека, углубленного в чтение, ритмизованная композиция «творят» убедительный образ.

Время героев действия — впереди. Персонажи Коненкова пока в раздумье. Следы скорбных, трудных размышлений на вырубленном в мраморном блоке лице много повидавшего на своем веку человека. Этот первый опыт ваяния названием своим — «Мыслитель» — подтверждает тематическую направленность искусства раннего Коненкова.

И в облике камнебойца Ивана Куприна главное — сосредоточенное размышление.

«Камнебоец» — этапная работа Коненкова. Она подводит итог периоду творчества, совпавшему по времени с годами пребывания в Московском училище живописи, ваяния и зодчества. Народно-демократические устремления большинства профессоров, разночинный состав учащихся, перовские традиции, в девяностых годах еще влиявшие на чуткие души юных заступников народа, делали погоду в стенах училища. Обостренный интерес, глубокое сочувствие к нещадно эксплуатируемым людям труда были заметным явлением в русском искусстве, социальные тенденция ярко проявились и в созданной в 90-е годы картине А. Е. Архипова «Прачки», и в цикле картин о шахтерах Н. Л. Касаткина, и в полотне В. Н. Бакшеева «Житейская проза», и в картине С. А. Коровина на крестьянскую тему «На миру», как, впрочем, в десятках других менее известных произведениях этого периода.

Коненковские образы — «Старик на завалинке», «Читающий татарин» — в сущности, входили в тот же тематический круг, а «Камнебоец» стал философским выражением значительного социального явления: рабочий человек задумывается над первопричиной своего тягостного положения. Если изможденные каторжным трудом прачки Архипова просто в плену безысходной нужды, если в картине Бакшеева процветает тиранство, от которого избавит только могила, если на деревенском сходе в картине Коровина вспыхнула неосознанная, слепая злоба крестьянина-бедняка к кулаку-мироеду, если углекопы Касаткина пока угрюмо-покорны, то камнебоец Коненкова, присев на округлый камень, положив между ног грозный молот, набивая трубочку, думает. Дума его не о куске хлеба на черный день. И вообще занят он не собой. Он погрузился в мечты, которым пределы не заказаны. Гордый, независимый — труд всегда прокормит, характерное русское лицо, мускулистые руки рабочего — новая, значительная фигура. Что-то символическое было и в его профессии — камнебоец. Самодержавие уже тогда многим представлялось грубым, тяжелым, неподатливым камнем, который тянет назад, лежит на дороге истории, и его по сдвинуть, пе объехать. Камнебоец, мускулистый рабочий с молотом в руках, в ближайшие два десятилетия разобьет и сметет с дороги этот тяжелый, инертный валун.