Матвей Песковский - Константин Ушинский. Его жизнь и педагогическая деятельность Страница 17

В своем “Руководстве к преподаванию” Ушинский, между прочим, так определяет назначение “Родного слова”: “Издавая руководство для учащихся по “Родному слову”, я имел в виду не только школу, но и семью. У нас более чем где-нибудь распространено домашнее первоначальное обучение, и дай Бог, чтобы оно распространялось и улучшалось. Осмотрев множество заграничных школ для малолетних детей, я вынес из этого осмотра полное убеждение, что первоначальное воспитание и учение детей, по крайней мере до 8-летнего и даже до 10-летнего возраста, более на месте в семье, чем в общественной школе, и что самая школа для малолетних детей тогда только хороша, когда она вполне проникнута семейным характером и более похожа на семью, чем на школу. Я нередко любовался устройством малолетних школ за границею, но всегда находил дурным, что они избавляют от необходимости заниматься с детьми не только таких матерей, у которых весь день поглощен личным и тяжелым трудом, но и таких, которые очень могли бы посвятить обучению своих малюток те немногие часы или, лучше сказать, минуты дня, какие для этого нужны. С удивлением заметил я потом, что в самой педагогической стране в мире вовсе не развиты в женщине те педагогические наклонности, которые столь свойственны женской природе… Желал бы от всей души, чтобы на моей родине, рядом с устройством малолетних школ для детей, не могущих, по каким-либо уважительным причинам, пользоваться счастьем хорошего домашнего воспитания и ученья, развивались в русской женщине наклонности и уменье самой заниматься первоначальным воспитанием и обучением своих детей. Я желал бы, чтобы русская женщина, испытав глубокое наслаждение самой учить и развивать своего ребенка, не уступала этого наслаждения никому, без крайней необходимости. Что женщине врождено стремление учить и развивать свое дитя, а вместе с тем даны и необходимые для этого способности, – в этом не может быть сомнения. И если многие матери, несмотря на все свое желание не расставаться рано со своими детьми и учить их самим, тем не менее, поручают это дело школе или чужим лицам, то это объясняется практическою неподготовленностью матерей к делу первоначального обучения. Вот почему, назначая мой учебник не только для школы, но и для семьи, я счел необходимым приложить к нему такое руководство для учащих, которое ведет их шаг за шагом в деле первоначального обучения отечественному языку… Я в этой книге имел главною целью – помочь начинающим учить и в особенности облегчить для матери и сделать для нее приятным труд первоначального обучения”.

В отношении последующих частей “Родного слова” Ушинский имел такой план. Давши детям в первых двух частях “Родного слова” обильный материал для практического изучения русского языка, в третьей части перейти к грамматике и другим предметам. Вследствие этого первым отделом третьего года обучения явилась грамматика; второй отдел должна была составлять география; третий – история; четвертый – арифметика. К сожалению, преждевременная смерть помешала закончить так широко и дельно задуманный план практического руководства, долженствовавшего обнять всю программу начального образования. Отвлеченный другой большой, важной и сложной работой, о которой будет сказано ниже, Ушинский лишь через шесть лет, т. е. в 1870 году, выпустил первый отдел третьего года “Родного слова”, т. е. грамматический отдел, с соответствующим руководством для преподавателей.

Это единственный у нас опыт наглядного, так сказать, изложения грамматики. Точно так же и “Руководство к преподаванию” этого отдела “Родного слова” (т. е. практической грамматики) представляет единственный в своем роде разбор того произвола, безалаберщины и мертвечины, которая царит во всех принятых и одобренных для учебных заведений грамматиках русского языка. Ушинский ставит такое правило в основу осмысленного преподавания русской грамматики: “Так как грамматика есть результат наблюдений человека над собственным языком, а не язык – результат грамматики, то самый рациональный прием изучения грамматики будет такой, при котором стараются обратить внимание дитяти на то, как он говорит, и только руководят его наблюдением над теми грамматическими законами, которым он бессознательно подчиняется в своей речи, усвоенной подражанием, но созданной самосознанием. Руководство наставника при этом, без сомнения, необходимо; предоставленное самому себе дитя, конечно, не сделает никаких наблюдений над таким сложным, обширным и притом невидимым явлением, каким представляется человеческое слово во всей его исторической и логической организации. Но при этом руководстве должно, сколько возможно более, оставлять самодеятельности ученику”.

Громадная, незаменимая потеря для нашей педагогической литературы, для всего учебно-воспитательного дела, что Ушинскому не удалось кончить остальных отделов третьего года “Родного слова”. Тем не менее, выпущенными им частями “Родного слова” он оказал неоцененную услугу всему делу школьного и домашнего начального образования. Он первый у нас, в России, истолковал эту сложную, труднейшую отрасль обучения, в деталях разъяснил ее от азбуки до сознательной грамотности. Он создал разумную русскую начальную школу, разумное первоначальное обучение – воспитывающее, образующее, облагораживающее ум и чувство, вызывающее учащегося к самообразованию, самоусовершенствованию.

Это – такая великая заслуга перед отечеством, что, если бы Ушинский не прибавил более ни одной строки к своему “Родному слову”, – одного этого труда было бы совершенно достаточно, чтобы обессмертить его имя как одного из талантливейших и просвещеннейших в мире педагогов. Он изъял дело начального обучения и воспитания из произвольных усмотрений господ педагогов, водрузил его на философские устои и привил ему строго индуктивный метод как единственно возможный и безусловно обязательный на этой ступени образования.

Но Ушинский еще более обессмертил и прославил себя другим обширным, капитальным трудом: “Человек – как предмет воспитания. Опыт педагогической антропологии”.

Одну из главных задач заграничной его командировки составляло поручение от IV Отделения составить руководство по педагогике. Поручение это как нельзя более отвечало давним желаниям самого Ушинского и совпадало с общим направлением и характером научно-педагогической его деятельности, посвященной разработке основных принципов и руководящих начал в деле обучения и воспитания.

В течение пятилетнего пребывания за границей подготовка к составлению “Педагогической антропологии” преобладала над всеми другими его занятиями. Совершенно своеобразно и очень умно отнесся Ушинский к возложенному на него поручению – написать обстоятельный курс педагогики. Он совершенно отрицал пользу руководств по педагогике, в смысле голого свода известных правил, без указания их оснований, без уяснения вообще человеческой природы. Это – простая педагогическая рецептура, какую мы видим в иностранных педагогиках, особенно же в немецких, – не слишком понятна и мало приложима к делу; она открывает широкий простор ошибкам и произволу каждого, соответственно степени личного неведения, заблуждениям в отношении требований и свойств природы учащегося, воспитываемого юношества. Смотря на педагогику именно как на искусство, которому можно выучиться только на практике, Ушинский применял к ней то же требование, как и во врачебном деле. Как невозможно быть хорошим врачом, изучив лишь какие бы то ни было полные и совершенные лечебники, но без должных познаний по анатомии и физиологии человека, точно так же невозможно быть и сознательным педагогом, не имея ясного понятия о физической и духовной природе человека, насколько она исследована, объяснена современной наукой.