Александр Герасимов - «Охранка». Воспоминания руководителей охранных отделений. Том 2 Страница 17

— А интересно было бы, доктор, услышать мнение о процессе именно от вас как исключительно лояльного человека и еврея, вращающегося в нашей среде. Уверяю вас, что мною руководит не праздное любопытство, и я вполне учитываю вместе с тем, как тяжело вам возвращаться к этой теме, — прибавил губернатор.

— Если это полезно для меня и для кишиневских евреев, то я готов вам рассказать по-обывательски, что я пережил во время погрома и как ужились во мне эти события. Какого числа — не помню, я послал нашу горничную Марфу к своим родственникам спросить, идут ли они вечером в театр; Марфа запозднилась возвращением, а придя в повышенном настроении, сказала, что в городе погром. Сначала я не разобрал, в чем дело, и даже переспросил: «Какой погром?» На это она ответила: «Еврейских жидов бьют». Очевидно, служа у еврея, ей неудобно было сказать «бьют жидов», и она прибавила «еврейских». Я чувствовал то же, что чувствовал в этот момент каждый еврей в Кишиневе, а именно: «Скоро ли и до меня дойдет очередь быть битым?» Состояние весьма незавидное, и полагаю, что вы все здесь присутствующие на моем месте испытывали бы то же самое. Какая-то подавленность и чувство беззащитности. Я был недалек от сильного сердечного припадка. Затем я спросил Марфу, благополучно ли у моих родственников, и попросил ее рассказать все обстоятельно. «Испуганы, так как по соседству их шалят ребята. Я пошла в дворницкую к Кириллу…» Кирилл — брат Марфы, которого я определил дворником к этим родственникам, по просьбе пристава. «Кирилл, — продолжала Марфа, — сидел как растяпа и ничего не понимал. Тогда я на него начала кричать, чтобы он запер на замок ворота и никого не пускал и чтобы тут все было в порядке, пригрозив, что я буду жаловаться своему барину. На это Кирилл сказал, чтобы вы не сомневались, так как он будет у ворот на страже с ломом. А жена Кирилла, стерва, посмотрела на меня и сказала: “Ты, Марфа, жидовская наймычка!” Мне стало обидно, и я опять пошла к господам, сказав, чтобы они не беспокоились, и ушла домой. На Александровской улице ребята выпустили перья из перин — прямо потеха: все кругом как в снегу! На улице я нашла выбивалку и принесла домой, она нам, барин, пригодится, а то намедни, как я выбивала ковер, наша сломалась». Начали обсуждать положение, и я решил со всеми своими отправиться на квартиру к местному приставу Дунскому, но подумал: «А что, если этот мой приятель сам окажется погромщиком?» Предложил я Марфе идти с нами, но она ответила, что понесет туда барышнину ночную кофту и мою пижаму, а потом возвратится домой, чтобы было все в порядке. Мы отправились крадучись уже по полутемным улицам и пришли к Дунскому. В его кабинет дверь была закрыта, и оттуда слышался голос пристава: «Канальи! оставили свои посты. Сейчас же соединить в команды по пять человек, с надзирателями, и задерживайте погромщиков!» Через несколько минут из кабинета вышло несколько полицейских чиновников и человек двадцать городовых. Дунский был бледен и измучен. Завидя нас, он подошел к нам и крикнул: «Вот что делают из нашего Кишинева! Пожалуйте, доктор, ко мне наверх». Нас приняли радушно и сочувственно, уступив свою спальню. Не буду останавливаться на деталях происшествия — они безобразны и ужасны, они отвратительны. Кто организатор погрома? — спросите вы меня, на это я вам отвечу: в этом деле нет технической подготовки со стороны власти, но мораль, укрепившаяся в Петербурге, такова, что крайне правый шовинист, всегда ярый юдофоб, находит самое благосклонное отношение к себе от министра до городового включительно, почему эти элементы работают безнаказанно и смущают всякие дегенеративные отбросы интеллигенции и черни. Полное попустительство в этих преступлениях ярко выявляется. Ведь не может быть в культурном государстве такого положения, когда на подданного этой страны нападают с целью убийства, а агенты власти не имеют права убить преступника на месте, а должны ожидать шесть часов, пока не выйдут войска из своих казарм. Ведь это ужас! — убито свыше пятидесяти человек, мирных жителей. Еврейство — мировая сила. Сила, которая вливается в культурные государства земного шара, хотя и с запозданием, но неудержимо и последовательно. Запоздалость явилась вследствие давления руководителей христианской доктрины, с одной стороны, а с другой — и отсталые идеологи-талмудисты предостерегают евреев от влияния на них европеизма; им необходимо сохранение еврейства в библейской психологии и обычаях. Я верю, что не пройдет и одного столетия, когда еврейство совершенно ассимилируется в тех странах, которые сделались его второй родиной. Ведь на наших же глазах у евреев исчезают курьезные одежды, прически, нелепые обычаи и т. д. Ничего не поделают ни патеры, ни цадики (духовное лицо у евреев)! Народ, который в 100 % грамотен, силен в борьбе, и никакие хулиганы его роста не остановят ни в России, ни вне ее.

Простите, господа! Вы просили высказаться еврея, он и рассказал вам, что думает он и все ему подобные. Демонстрантам, которые, провожая выступавшего на погромном процессе Соколова, пожелали выразить сочувствие евреям и протест за совершившееся в Кишиневе, мой низкий поклон, — заключил Лившиц.

Наступила пауза. Лившиц сел и в изнеможении опустил голову.

— Да, — сказал прокурор, — говорили вы нутром и потому во многом убедительно, но не скрою, хотя я и на вашей стороне по вопросу о погромах, но в каждой фразе вашей чувствовалось, что вы одно, а мы другое и что для понимания нами друг друга чего-то недостает.

Вскоре губернатор и прокурор ушли, а мы продолжали игру, которая не клеилась, так как Лившиц о чем-то сосредоточенно думал и был рассеян.

— О чем вы думаете? — спросил я, на что Лившиц ответил:

— Подобные разговоры мне очень тяжелы, и вы, вероятно, заметили, что я упорно всегда переводил нашу беседу на другую тему, когда затрагивался еврейский вопрос. До чего мы можем с вами договориться? Только до споров, которые могут отразиться на наших добрых отношениях.

Стук в дверь. Вошел полицеймейстер, полковник Рейхарт, бывший жандармский офицер, и рижский полицеймейстер, маленький, подтянутый старик, бритый, с большими кавалерийскими усами, которые он постоянно разглаживал; как очень маленького роста человек, он пыжился и казался очень суровым. В действительности же, хотя и строгий педант на службе, он был добрейшим существом. С Лившицем он был на «ты», и они, быстро сойдясь, были очень дружны.

— Что вы надулись, как мыши на крупу, и оба молчите?

— Да так, — ответил Лившиц, — сейчас тут были Урусов и Горемыкин, затронули тему об евреях; я говорил, волновался и увидел, что многого они понять не могут, хотя как носители власти исключительно хорошие люди.