Александр Стесин - Вернись и возьми Страница 17

А Квези Боаче, он — не то, что Кваме Опоку. Все, о чем он мечтал, — это стать европейцем. Он ел их еду, носил одежду, и его душа была радостью. Он и вел себя как голландский принц. Но Боаче — это ганский принц, не голландский. И когда прошло достаточно времени, голландцы сказали: ты — ганский принц, возвращайся к себе на родину. А Квези-то уже знал все, что случилось с его братом, он им говорит: не хочу, чтоб со мной случилось то же, что с Кваме, не хочу возвращаться, мое место здесь. И голландцы не знали, что с ним делать, и в конце концов они дали ему участок земли на Суматре и отправили его туда. Там он и умер…»

Иногда слушателей оказывалось больше: как и во всех относительно благополучных африканских домах, у Обенгов постоянно обреталась стайка «своих». «Свои» не были родственниками (родственники тоже имелись, но, обзаведясь собственными семьями, навещали значительно реже); это были полуслучайные люди в поисках домашнего очага, зашедшие на огонек и оставленные в качестве домашней прислуги. Со временем они становились почти частью семьи. Двенадцатилетняя Филомена помогала Люси на кухне и заботливо присматривала за Юнис. Четырнадцатилетний Дэниел выполнял «мужскую» работу по дому. Он мечтал играть на электрооргане в какой-нибудь большой церкви. Каждый вечер он упражнялся на детском пианино, которое подарили Юнис на день рождения.

Старшим из домочадцев был сторож Кваме. Ни чви, ни английского он не знал, говорил исключительно на фантсе[65]. Я с трудом понимал его речь, все эти «дз» и «тс», свойственные местному выговору и не свойственные ашанти-чви. По возрасту он был скорее «дедушка Кваме», но никто его так не называл. Называли «Кваме Большой» (в противоположность студенту-медику, который тоже носил имя Кваме — «Кваме Маленький»). Если учесть комплекцию сторожа, это прозвище звучало вполне издевательски. Беззубый и безволосый доходяга в джинсовом комбинезоне на голое тело, он появлялся к ужину, но есть никогда не ел, а досиживал до того момента, когда подавали еду, после чего тихо уходил и уводил детей. Детей было двое — мальчик и девочка, улыбчиво-молчаливые, как он сам. Некоторое время назад жена Кваме неожиданно бросила семью (говорили: сошла с ума, сбежала в другой город, видимо, прихватив, что было). С тех пор Кваме Большой ночевал на крыльце у Люси. Кто-то из моих предшественников подарил ему противомоскитную сетку; сторож подстилал ее вместо циновки и укладывал на нее детей. Сам он спал прямо на бетонном полу, под грохот «проповеднического» радио, которое врубал на полную громкость перед тем, как улечься.

Чем они питались, где и как жили в дневное время, Бог весть. Как вообще живут люди изо дня в день? Чужая жизнь — потемки, особенно там, где электричество отключают каждые пять минут. «Уж лучше бы отключили насовсем! — сетует в камеру местный житель по имени Данква или Менса, эпизодический, но обязательный персонаж ежевечернего выпуска новостей. — Уж лучше бы отключили насовсем. По крайней мере тогда мы могли бы срезать провода электропередач и разжиться хорошей медной проволокой!» В некоторых деревнях именно так и делают… За один прошлый год было зафиксировано несколько сотен смертельных случаев.

Раз или два в доме появлялись и вовсе посторонние люди, калики перехожие, обращавшиеся к хозяйке на неповторимом пиджин-английском:

— Ий, сестра, мой меньшой и я-то, мы пойдем путь поедем. Сам что знаю сказать, сестра, что состряпай нам, оу, поедем возьмем в дорогу.

— Я что думаю, брат, что состряпаю будет скоро, — отзывалась Люси, ничуть не удивляясь вторжению незнакомцев.

Как истинная африканка, Люси Обенг понимала время по-своему — в каком-то «интуитивном» смысле. Кажется, за всю свою сознательную жизнь она ни разу не сверилась с часами. Время было неделимым потоком, где каждодневные события и дела — встретить Юнис из школы, приготовить обед, сделать задание по биологии (заочные курсы) — естественным образом перетекали из одного в другое. Надо ли говорить, что, живя таким образом, Люси никогда не спешила и никуда не опаздывала? Но что в данном контексте может означать фраза «будет скоро»? Нюансы временны́х понятий заложены в языке, и тут у ашанти закручено похлеще, чем у любого Бергсона. Так, аканское слово da имеет два значения: 1) «день», 2) «никогда». При удваивании гласной получается слово daa, которое означает «всегда» или «каждый день». Итак, da или da bi da — это «никогда», а daa — «всегда». При этом da bi (где bi — неопределенный артикль) означает «когда-нибудь», а daabi означает «нет». Взаимопроницаемость «да» и «нет», «когда-нибудь» и «никогда», вся эта диалектика — не больше чем часть обыденной речи. И далее: можно выстроить целый синонимический ряд слов, означающих «вечность» (daapem, beresanten, afeboo) или указывающих на отдаленное будущее (da bi, daakye, akyire). А вот слова, означающего «скоро», в языке чви просто не существует, и носители языка вставляют английское soon, — если вообще оперируют этим понятием.

Незнакомцы размещались на кухне и принимались ждать обеда. Узнав, что я из Америки, приступали к расспросам:

— Нам говорили, что в Америке стариков отправляют в отдельные дома, где их никто не навещает. Это правда?

— Как вам сказать…

— У нас такого бы не случилось. Здесь стариков почитают. Это связано с нашей религией.

— С христианством?

— Нет, с той, которая была раньше. Знаешь историю про старуху и Бога?

— Вы имеете в виду — про старуху, которая толкла фуфу? Эту сказку я когда-то слышал от Наны. В незапамятные времена небо было близко, Бог был рядом. И вот старуха-прародительница стала толочь фуфу и, орудуя пестом, то и дело задевала Бога, живущего этажом выше. Некоторое время Бог мужественно терпел эти тычки, но в конце концов не вытерпел и переехал на верхние этажи. С тех пор до него не достучаться.

— Уайе адье, вуним ньинаа[66]! — одобрил мои познания неожиданно появившийся на пороге хозяин дома. — До нашего африканского Бога не достучаться, но старость близка к Переходу, а значит — к Нему. Овуо ачверье баако мфоро. Слышал такую пословицу? А? Я говорю: Овуо ачверье баако мфоро. Лестница смерти не рассчитана на одного. Уходящий наделяет готовностью всех живых.

Фрэнсис Обенг был учителем младших классов. По утрам, разбуженные чуть свет истошным кукареканьем соседского кокоопаньин[67], мы начинали параллельные сборы: я — в больницу, он — в школу. Он — розги и туго набитый портфель, я — стетоскоп и справочник инфекционных заболеваний. Он — в накрахмаленной белой рубахе и джинсах «Wrangler», я — в относительно белом халате, опрысканном противокомариной дрянью. Засим вышагивали по бездорожью мимо киосков «Tigo», «MTN» и «Vodafone» (когда-нибудь, когда процесс культурной глобализации выйдет на финишную прямую, фотопейзажи Америки, Африки и Европы будут отличаться друг от друга названиями телефонных компаний, чьи рекламные лозунги узурпируют жизненное пространство).