Рефат Аппазов - Следы в сердце и в памяти Страница 17

Мы довольно регулярно помогали колхозу в различных работах. Самой простой и приятной была работа по сбору черешни и винограда. Срезать ножницами тяжёлые, спелые, красивые гроздья винограда и заполнять специально для того предназначенные высокие плетёные корзины - тарпи - нам всем очень нравилось. Когда шли на эту работу, брали из дому краюху белого хлеба и хорошую головку чеснока. Ну и вкусно же есть всё это с только что срезанным виноградом, поверхность которого покрыта тусклым налётом, будто вспотевшее стекло! Если к тому же на счастье встречалось дерево грецкого ореха и неподалёку удавалось обнаружить небольшой ручеёк с чистой холодной водой, блаженство казалось полным. Больше всего я радовался, если нам доставался участок с мускатом. Этот сорт не так эффектен на вид - очень плотно расположены ягоды, к тому же и небольшие по размеру, но вкус и аромат несравнимы ни с каким другим сортом. Трудно спутать с другими марками и мускатные вина, будь то шампанское, десертное или сухое. Однажды при сборе винограда я отхватил ножницами изрядный кусок мякоти со своего указательного пальца левой руки. Крови было очень много, но обошлось без слёз - стыдно было. Шрам заметен до сих пор.

Другой работой на виноградниках был сбор долгоносиков, которые появляются на кустах только ночью. Каждый юный охотник должен был взять с собой керосиновый фонарь системы "Летучая мышь", бутылку, на четверть заполненную керосином (благо, керосинового дефицита не было, хотя мы только начинали догонять передовые капиталистические страны) и явиться на сборный пункт в назначенное ночное время. Сбор шёл не менее двух-трёх часов, и спина за это время сильно уставала, но отдыхать было некогда, так как в конце подводился итог и определялся победитель по количеству (на взгляд вожатого) жучков в бутылке.

Помогали колхозу и в сборе и нанизывании табака. Если приходилось работать на плантации по ломке табачного листа, к концу работы вся одежда оказывалась липкой и плотно пропитанной никотином. Что делала с нею мама, я не знаю. Нанизывали табак под навесами на длинные плоские иглы, а с этих игл переводили на шнуры, которые в свою очередь привязывались к длинным горизонтальным шестам - сырык. На этих шестах табак и просушивался до нужной кондиции. Причём шесты с табаком хранились в закрытых помещениях, из которых они извлекались для сушки только после схода утренней росы, а перед наступлением вечерней росы (дело происходило глубокой осенью) весь табак опять убирался в помещения - и так каждый день. Только по окончании процесса сушки табак укладывали в тюки и отправляли на фабрику. Несмотря на то, что табака кругом было много, никто из ребят не курил.

Раздумывая над всем этим, я нахожу, что по существу всякая наша помощь колхозу была далеко не лишней, а для нас, ребят, в какой-то степени даже полезной. Жаль, что все эти дела сопровождались агитационной трескотнёй и идеологической экспансией. Шла борьба за умы и сердца тех, кому предстояло претворять в жизнь "великие предначертания", и в этой борьбе годились любые средства. Сегодня очень трудно понять, почему многие антигуманные действия в те годы не вызывали массового сопротивления населения, а наоборот, создавалась обстановка всенародной их поддержки. Мощная пропаганда, вера в обещанное процветание, подкреплённые всеобщей подозрительностью и доносительством и жестокими репрессиями в массовом масштабе - вот основы "единства партии и народа".

Однако среди многих мероприятий, проводимых в жёстко принудительном порядке, были, как мне кажется, и полезные. Такими считаю кампании по поголовной ликвидации безграмотности, в привычном произношении "Ликбез". Я, одиннадцатилетний мальчишка, ученик пятого класса, был привлечён к этой важной работе. У меня были три ученицы: Гюльсум, Алиме и Хатидже - все они молодые женщины с детьми, не учившиеся в школе вообще. Надо было их научить читать и писать по-татарски на латинице. Все они жили в своих крохотных домиках с глиняными полами и очень низкими потолками. Но чистота в квартирах была у всех безупречной, чем особенно славится большинство татарских семей южнобережного Крыма. Занимались мы, сидя на полу вокруг низенького круглого стола - хона, выполнявшего в доме универсальные функции. Занятия проходили два раза в неделю в обстановке чрезвычайной серьёзности. Женщины называли меня Рефат-оджа, то есть "учитель Рефат" и слегка побаивались, а может быть, стеснялись: они многократно извинялись, краснели, если не успевали приготовить домашние задания. Пропуски занятий считались чрезвычайным обстоятельством, и об этом заранее меня предупреждали. Самой способной оказалась Гюльсум, с нею заниматься было одно удовольствие. Труднее всего приходилось Хатидже с тремя малышами. Наши занятия продолжались больше полугода и завершились контрольной проверкой со стороны комиссии, которая зафиксировала, что все эти женщины успешно ликвидировали свою постыдную безграмотность. Я очень гордился своей работой - из нашего класса она была доверена всего двум или трём ребятам.

Очень запомнились мне несколько встреч с артековцами, которые проводились под девизом "смычка". В те годы Артек как пионерлагерь только начинал строиться. Нынешних комфортабельных корпусов, газонов, разбитых по всем правилам паркового искусства, дорожек, скульптурных групп, игровых площадок ещё не было. Пляж представлял собою два навеса, предохраняющих от солнца. Это и был Всесоюзный пионерский лагерь "Артек". На "смычках" мы друг другу показывали своё самодеятельное искусство. Из Гурзуфа пешим строем выходили во второй половине дня и шли до места часа два с одним привалом. К нашему приходу артековцы подготавливали на большой открытой площадке дрова для большого костра. Когда начинало темнеть, по особому ритуалу зажигался костёр и начиналось представление: песни, танцы, инсценировки, шуточные соревнования, чтение стихов, устные рассказы, вопросы и ответы, минутные знакомства. Время подпирало, костёр догорал, а расходиться не хотелось. Самым трудным было прощание - ведь мы никогда больше не увидим друг друга! Горн трубил отбой, мы строились и под дробь барабана и звуки горна трогались в обратный путь. Домой добирались уже заполночь. Нам было интересно, весело, все ощущали необыкновенный душевный подъём, хотелось бушующий в нас энтузиазм немедленно обратить на благо построения самого справедливого и счастливого общества. Жизнь казалась замечательной, заполненной постоянными подвигами, к чему каждый должен готовиться уже сейчас. Мы не испытывали ни в чём никаких сомнений и более счастливой жизни себе не представляли. Иногда я думаю, что может быть, это счастье, когда человек не испытывает никаких сомнений в правильности всего того, что делает - этакий удел заранее запрограммированных существ? Видимо, из нас и лепили таких и, надо признаться, очень преуспели в этом. Каким же трагичным оказалось моё поколение. Сначала нам привили веру в самые светлые идеалы, затем из нас сделали почти бездумных исполнителей воли кучки параноидальных мерзавцев. На этом пути и предательство, и немыслимые героические поступки, и рабский труд, и высокие восхождения, и долготерпение, и отчаянье от безысходности. Наконец наступил период прозрения, и многих охватил ужас возвращения в реальный мир. Что же сталось с этими счастливыми пионерами, кружившими в "Артеке" вокруг пылающих костров "смычки", где они сейчас? Немалая часть родившихся в двадцатые годы погибла в пламени войны на фронтах. Многих постигла та же участь в лагерях смерти на чужбине и, что страшнее всего, у себя на родине. Кому-то посчастливилось остаться в живых. И, как это ни печально, среди оставшихся немало и тех, кто выполнял самые жестокие карательные операции против своих же народов. Память сохранила и такие имена. Сегодня люди всё ещё извлекают уроки из случившегося, но каждый по-своему. Одни - чтобы не привести мир к ещё более ужасной катастрофе, другие - чтобы реанимировать и возродить прошлое. Ностальгия по большевистской диктатуре и всеобщему закабалению не даёт покоя многим. Иначе чем объяснить возросшую активность, проявляемую не так уж редко, в том числе и в Крыму, по возрождению пионерских организаций, являющихся по существу начальным звеном в системе институтов идеологического порабощения молодых людей? Сегодня вполне уместны слова Юлиуса Фучика: "Люди, будьте бдительны", сказанные в защиту от фашизма.