Исаак Кобылянский - Прямой наводкой по врагу Страница 17

Дежурство по столовой начиналось сразу после ужина. Первой работой, которая мне досталась, была очистка котлов от остатков рисовой каши с изюмом. Деревянными лопатками мы соскребали со дна и стенок котлов еще теплую жирную хрустящую корочку, вкуснее которой, казалось, не было ничего на свете. Насытившись выше всякой меры, остальное укладывали в эмалированные ведра. В полночь дежуривший по кухне офицер ушел к себе домой (прихватив при этом с полкило сливочного масла, а я, случайно заметив это, не мог поверить своим глазам: офицер обворовывает курсантов!). Оставшись без надзора, мы с напарником понесли четыре ведра корочки в палаточный городок, где спали свободные от наряда курсанты нашего взвода. Тихонько, чтобы не услышали дежурные, мы пробрались к палаткам и растолкали спящих товарищей, оставив по ведру в палатке. Прошло несколько минут, и ведра были опустошены. За сутки дежурства пришлось немало потрудиться, но главным, что запомнилось, было жадное поглощение гигантского количества всевозможной еды. Последствия обжорства не заставили себя долго ждать: почти весь состав дежуривших несколько дней страдал животом.

Несколько раз по воскресеньям мы ходили в предгорные колхозы, работали всего по нескольку часов, так как много времени занимала дорога.

Дважды ходили в клуб, расположенный в восьми километрах от училища. Смотрели спектакль, главную роль в котором исполнила тогда еще молодая замечательная московская актриса Мария Бабанова. В другой раз в клубе состоялся прекрасный концерт знаменитого столичного хора под управлением Свешникова.

На фронте в эти месяцы было очень тревожно. Пал Ростов, немцы форсировали Дон, нацелились на Сталинград, рвались на Кавказ и были близки к успеху. А мы в Талгаре размеренно продолжали учебу. Вот мысли, которыми я поделился с Верой 22 июля 1942 года:

«...понемногу начинает надоедать жизнь школяра, боюсь, что всю войну проучусь, так и не приняв участия в решающих операциях 42 года. А мне хочется, чтобы на обломках фашистского «порядка» было написано и мое имя, как одного из участников войны 41–42 гг.».

Жизнь в училище текла своим чередом. На середину августа были назначены первые стрельбы из пушек. Совершенно неожиданно в конце дня четырнадцатого августа нас по тревоге построили на плацу для зачтения приказа по училищу. Было объявлено, что во исполнение приказа № 227 Верховного Главнокомандующего (этот грозный приказ вошел в историю под названием «Ни шагу назад!»,его написал лично Сталин) нижеследующие курсанты направляются на формирование частей действующей армии. В очень длинном списке фамилий была и моя. После напутственных слов начальника училища и командира дивизиона мы отправились получать новенькое обмундирование, в том числе шинель и кирзовые сапоги, крошечное денежное пособие и туго набитые продовольствием солдатские вещевые мешки (из содержимого запомнились копченая колбаса, ржаные сухари и сахар). Утром следующего дня нам предстояло выступить маршем в Алма-Ату для посадки в эшелон. Как на грех, накануне у меня под коленом разбух фурункул, пришлось пойти в санчасть, где его вскрыли, а мне дали направление для посадки в грузовик с больными, отправлявшийся не с самого утра. До отъезда из училища успел написать и опустить в почтовый ящик прощальное письмо Вере. Оно заканчивалось словами поэта Константина Симонова: «Жди меня, и я вернусь!»

Моим соседом в кузове грузовика оказался старшина-писарь училища, в руках которого был пакет в большом конверте. Незаметно для писаря удалось прочитать адрес пункта, куда нас повезут: Татарская АССР, Туймаза. Теперь у меня появилась робкая надежда на возможную встречу с Верой, с мамой. Я знал, что Туймаза находится очень далеко от полей сражений, но понимал, что пробуду там недолго и скоро попаду на фронт.

Итак, 15 августа, ровно через три месяца после отъезда из Ташкента, я оказался на алма-атинском вокзале и вместе с другими разместился на аккуратно сколоченных нарах теплушки. Невесть откуда появилось свежее сено, которым мы застелили нары. В этой теплушке нам предстояло ехать до загадочной Туймазы.

Перед самым отправлением эшелона я сообразил, что наш путь пройдет через узловую станцию Кинель, а это рядом с Куйбышевом. Не мешкая послал Вере телеграмму: «Встречай Кинеле 19 августа». По дороге на многочисленных остановках мы выскакивали из теплушек и покупали удивительно дешевые дары Средней Азии — ароматные дыни. Гигантскую красавицу-дыню я купил для встречи с Верой, о чем объявил соседям по теплушке. Эшелон наш продвигался по маршруту с долгими непредвиденными остановками, так что вскоре пришлось отправить Вере вторую телеграмму с датой встречи 20 августа. Увы, подобные телеграммы с новыми датами я отправлял еще трижды, последнюю из Оренбурга. Но вот уже наступило 24-е число, наш эшелон, не доехав 30 км до станции Кинель, стоит на безымянном разъезде. Я упрямо отвергаю предложения ребят «пустить в расход» оставшуюся единственной дыню и нетерпеливо ожидаю отправки нашего состава. А он стоит уже третий час подряд. Вдвоем с приятелем, ленинградцем Димкой Репиным, сидим в дверном проеме теплушки и рассматриваем грузовые платформы эшелона, давно стоящего на соседнем пути. На них станки и семьи эвакуируемых. Наконец этот состав трогается на юг, платформы медленно проходят мимо нас, в хвосте эшелона пассажирский вагон. Читаю его маркировку и не могу поверить глазам: ЮЗ-5! На заднем тамбуре вагона железнодорожница с сигнальными флажками в руках. Я мгновенно соскакиваю на насыпь, бегу за убыстряющим ход поездом, жестами прошу женщину позвать кого-нибудь из вагона. Через несколько секунд, когда я уже начинаю отставать, там появляются Агриппина Семеновна и Надя. Машем друг другу руками, я успеваю услышать: «Вера ждет в Кинеле!» Как потом рассказывала Надя, они обе долго не могли сдержать слез волнения от этой чудом состоявшейся встречи. А через час с небольшим наш состав прибыл в Кинель. Объявлено, что стоянка будет недолгой, около получаса. Я обегаю вокруг небольшого одноэтажного здания вокзала, затем торопливо разглядываю всех находящихся во внутренних помещениях, заглядываю в лица спящих на полу, на скамейках, на траве рядом с вокзалом. Несколько минут рассматриваю в упор всех выходящих из дамского туалета. Веры нигде нет. Упрашиваю дежурного по станции сделать объявление по радио, проходит еще несколько минут, но к дежурному никто не подходит. Время стоянки истекает, но стало известно, что эшелон задерживается — еще не привезли для нас хлеб из Куйбышева. Отчаявшись увидеть Веру, я купил в пристанционном киоске конверт с маркой и на листочке написал грустные слова сожаления о несостоявшейся встрече, которая очень вероятно могла оказаться последней (спустя много лет было опубликовано, что из каждых ста моих ровесников с войны вернулись лишь двое). Подойдя к почтовому ящику, чтобы опустить письмо, вдруг сообразил, что оно быстрее достигнет адресата, если его опустить в Куйбышеве. Направился к кассе пригородного сообщения, надеясь увидеть кого-нибудь, отъезжающего в город. У кассы — ни души. Еще раз обошел вокзал. Уже стемнело, и я снова направляюсь к пригородной кассе. Из репродукторов слышится «Метелица», и я вспоминаю 21 декабря 1938 года, нашу первую встречу в Верином доме. Вдруг слышу звуки женских шагов и в полумраке замечаю приближающуюся фигуру. Всматриваюсь: это Вера! Как мы счастливы!