Александр Половец - БП. Между прошлым и будущим. Книга вторая Страница 18

– Так чего, казалось бы, проще – защитить законом права инвесторов: аналоги подобного законодательства действуют по всему миру.

– Но есть и другие вещи, которые можно сделать законодательным путем: например, создание соответствующей инфраструктуры… Судя по всему, у нас еще недостаточно ясно понимают важность этого. Вот, кстати, где Большая семерка могла бы очень эффективно помочь нам – составить какой-то меморандум, который разъяснил бы: вот такие-то и такие-то вещи могут помочь привлечению частных инвестиций.

– Вы говорите о рекомендациях правительству России?

– Обязательно. Поскольку все что-то хотят от нашего правительства (я подразумеваю и парламент, и кабинет, и президента), то лучше, чтобы это исходило как-то… – Арбатов замялся.

– Нужна подсказка из-за рубежа?.. – попытался я завершить его мысль.

– Да, – легко согласился Арбатов. – И подсказка, и приведение всего в систему. Знаете, у меня впечатление, что на Западе не очень хорошо понимают реальности нашей экономики – и потому многие, я бы сказал, макроэкономические прожекты находят поддержку и вселяют большую надежду, чем они на самом деле заслуживают…

– Разделяете ли вы мнение тех, кто считает что, если в России будет плохо, если все там рухнет, то для человечества возникнет новая опасность? – задавая этот вопрос, я помнил, что и до сей поры ни одно появление здесь российских (а еще недавно – советских) официальных лиц, ни одни переговоры, в которых они здесь участвуют, и ни одно их выступление перед аудиторией западных промышленников или банкиров не обходится без этого тезиса, содержащего в себе немалую степень угрозы. Вот уже и Страус, наш посол в России, повторил то же: в случае чего – плохо будет всем…

– Ну, знаете, хаос в России – это всегда очень рискованно. Я считаю, что пока еще существует возможность избежать хаоса разумной экономической политикой.

– Ну, и каким вам видится будущий строй в России? Какая модель вам больше нравится – та, которую называли «социализм с человеческим лицом»? Или американская, которая вами достаточно изучена?

– Я считаю, что капитализм, социализм – все это упрощения сложных понятий. Что – капитализм? Капитализм есть в Бангладеш, капитализм есть на Гаити и капитализм есть в Швеции. Мне ближе представления о нем немцев, причем, не только либеральных – то, что называется социально-рыночная экономика. Я думаю, что и скандинавские модели нам ближе. Да и в Америке тоже… ведь, если понимать под капитализмом то, что макроэкономические модели имеют в виду – они нас тянут в XIX век: то, что описано было Диккенсом, то, что потом родилось у Маркса.

И следующий за этим большевизм, и фашизм, и все, что хотите… по всему этому кругу еще раз двигаться – мне такое кажется ужасной перспективой. Надо сразу идти к отработанным и оправдавшим себя моделям – ряд стран это сделал довольно аккуратно, без шараханий… Причем, какие-то элементы экономики были государством контролируемы в период первоначального накопления.

– А могли бы вы себе представить году, скажем, в 77-м, или 78-м то, что сейчас в стране произошло? – спросил Баскин, переводя беседу в эмоциональную плоскость.

– Нет! – ответ Арбатова прозвучал вполне уверенно, и в искренности его сомневаться не приходилось. Да и кто из нас, если быть честным, думал и предполагал увидеть нечто подобное при своей жизни? А Арбатов продолжал: – То есть я знал, что нам не уйти от больших перемен, и я их ждал. Но все же – я и сейчас так думаю, – период трансформации мог быть более упорядоченным. И вы знаете, рубеж, за которым последовали события, приведшие к сегодняшнему кризису, – это августовский путч.

До путча все-таки были шансы на эволюционный путь. А после него все рухнуло сразу. Все рухнуло – притом, что ничего по-настоящему нового, кроме самих предпосылок, еще не было создано… Но я не думаю, что сегодняшняя ситуация безвыходна. Было бы странным, если бы не было ошибок, когда решаются такого масштаба задачи. Причем, опереться на чей-то опыт очень трудно. Так что тут ошибки практически неизбежны. Весь вопрос в том, чтоб не было слишком больших ошибок, чтоб своевременно их исправляли.

– Недавно мы были в Венгрии, – вспомнил вдруг Баскин, – там нас познакомили с российским бизнесменом совершенно нового типа: он живет в Англии, владеет фирмой или даже несколькими фирмами, свободно разъезжает по миру, занимаясь торговыми операциями, в большей степени с российскими организациями. В Будапешт он прибыл на «Ягуаре» последней модели. При этом, он сам не без гордости сообщил нам, что совсем еще недавно был партийным секретарем одного из центральных московских районов.

Так вот, нам показалось – конечно, это только предположение – что его нынешняя деятельность как-то связана с реализацией партийных фондов, которые оказались за границей. А вы можете прокомментировать – что случилось с партийными деньгами? Действительно ли это такие огромные суммы, и след их теряется где-то за границей?

– Знаете, если они не присвоили разными путями государственные средства, я не думаю, что это такая уж фантастическая сумма. Большие деньги, но не фантастические.

– Называют числа во многие миллиарды!

– Понимаете, мне трудно представить себе это… Конечно, если взяли деньги – те, что государство выручило за нефть на протяжении нескольких лет – то может быть. Но это – незаконная операция, а так – какие у партии были источники валюты? Очень небольшие, очень скромные: взносы тех, кто в колониях работает, ну еще, может быть, за издание партийных книг и журналов.

Все это – очень скромная валюта. Значит, деньги просто были взяты у правительства – от продажи нефти, от продажи сырья, материалов. Я думаю, что вообще довольно много есть такого… Есть, например, больший удельный вес партийных чиновников, которые служили проводниками для государственных денег – и это все вместе осело у них в процессе дикой «прихватизации».

– А эти удивительные смерти, которые произошли одна за другой? Кручина и все, выпадающие из окон, стреляющиеся странным образом. Что вы думаете по этому поводу?

Здесь я, конечно, меньше всего ожидал услышать в ответ правдивый детектив из партийной жизни, который можно было бы немедленно сплавить в Голливуд, после чего «Панорама» въехала бы в новое, свое собственное, здание. Вопрос был задан чисто формально – поскольку мы коснулись этой темы и было интересно, какой из серии возможных, формальных же, ответов выберет наш собеседник.

– Мне трудно себе представить, что произошло с Кручиной – там ведь его семья была.

– А вы были знакомы лично?

– Не близко, но были. Там и записка его осталась. Нет, мне все же как-то трудно себе представить, что могли прийти и уничтожить человека. А причины для самоубийства, по-моему, были. Он, вообще-то, производил впечатление человека неплохого, а в последнее время очень болел… Я думаю, он просто боялся, что его тоже могут привлечь за что-то.

– Так что вы не считаете, что, поскольку именно у него сходились все нити хозяйственных дел ЦК, самого Политбюро, что его…

– Я думаю, что не это, – перебил мой вопрос Арбатов. – Все это было сразу после августовского путча. Там и Ахромеев, потом Пуго… У этих людей, по-моему, была общая причина – они боялись, что придется отвечать за соучастие в путче. Тем более, что они вообще не представляли себе, как будут с ними обращаться, боялись, что будет скорый суд.

– Кстати – о Пуго: упорно говорили, что покончил он с собой странным образом: то ли пистолет не там лежал, то ли пуля…

– Насколько я знаю, насчет Пуго никаких сомнений нет – он сам. Вы понимаете, после такого события обязательно должны происходить соответствующие вещи: потому что есть люди, которые готовы пройти через стыд, через все суды, и есть другие люди, которые боятся расследования, боятся за свою семью. Я не знаю… Это очень экстремальная ситуация, я вам скажу. Вот еще Павлов, предшественник Кручины, покончил с собой – и тут я слышал, что не сам.

Но это опять разговоры… там было пять или шесть самоубийств и, по-моему, каждое из них надо рассматривать изолированно. Я считаю, что Ельцину и его руководству скрывать эти вещи никакого не было смысла – и если бы были основания для того, чтобы сказать, что с ними разделались за что-то, они бы не стали скрывать.

– Что бы вы хотели сказать нашим читателям на прощание? – задал я традиционно завершающий интервью вопрос.

– Вы знаете, я в общем испытываю глубокое удовлетворение от того, что у нас изменилось отношение в целом к эмиграции. Потому что я не раз на эту тему думал, сравнивая, например, Китай и его отношения со своей эмиграцией, и наши отношения. Конечно, на то, как они складывались, есть причина: первая волна эмиграции была после революции, составляли ее в большинстве те, кто боролся с Советами. Естественно, революционное правительство относилось к ним негативно. Но, в принципе, это ненормально, по-моему – то, что произошло в последующие годы.