Повседневная жизнь советских писателей от оттепели до перестройки - Александр Анатольевич Васькин Страница 18

письменник», председатель правления Союза писателей Украинской ССР Олесь Гончар, в наградных документах на русский манер он значился как Александр Терентьевич. Надо думать, это его не всегда устраивало – он был горячим патриотом свой «незалежной» родины, что наглядно демонстрирует его дневник. Любую несправедливость в отношении и себя лично, и своих земляков-писателей он воспринимал слишком обостренно, как глубокую обиду, корнями своими уходящую чуть ли не в эпоху Киевской Руси. В дневнике он писал одно, а «на людях» говорил совсем другое, витийствуя в праведном гневе, осуждая диссидентов и прочих врагов советского строя. Две свои Сталинские премии тридцатилетний фронтовик Олесь Гончар получил в 1948 и 1949 годах за бесконечно длинный соцреалистический роман «Знаменосцы» – это было его первое большое произведение, сразу замеченное там, где нужно. Уже позже, в 1985 году, эта эпопея об освобождении народов Восточной Европы воинами Красной армии получила музыкальное воплощение в форме оперы.

Затем были Госпремия Украинской ССР имени Т. Г. Шевченко (1962), Ленинская премия (1964), Госпремия СССР (1982), масса орденов и медалей, главная из которых – золотая медаль «Серп и Молот» Героя Соцтруда украсила грудь писателя в 1978 году, что вполне укладывается в общую схему, ибо фамилию украинского классика мы уже встречали в прошлой главе, под тем самым письмом. Кроме того, Олесь Гончар был кандидатом в члены ЦК КПСС, депутатом Верховного Совета СССР, членом Комитета по присуждению Ленинских и Государственных премий. А у себя на родине он возглавлял еще и Комитет по присуждению Госпремии Украинской ССР. В общем, дальше некуда, только в космос или на мавзолей. Или на девятый этаж Дома творчества в Дубулты.

Гончар начал вести дневник после войны, на украинском языке. Уже после смерти писателя его вдова издала все три тома. У нас в стране эти дневники почти не известны и не переведены, что значительно обедняет источниковедческую базу по теме советской повседневности (и жизни писателей в том числе). Олесь Гончар бывал и в Дубулты, что отразил в дневнике, переведенном здесь: «Вот я и в Дубулты. Лучшие здесь две вещи: художественная чеканка в холле, внизу, и свистящий балтийский ветер наверху, где меня поселили. Поселили под самой крышей, на 9-м этаже, Жан Грива назвал это Верхотурье “капитанским мостиком”. Холодновато, но какая музыка ветра! Бесплатно – всю ночь. Если бы еще не мешала электричка (она здесь где-то неподалеку, в лесу, отзывается время от времени)»{50}. Строки эти написаны 21 ноября 1976 года. Упомянутый Жан Грива – латышский советский писатель и тоже депутат.

Гончару и его жене понравилась и местная гастрономия: «У латышей очень хороший хлеб: ржаной, густой, часто вплоть сладковатый (с тмином). И долго не черствеет, не засыхает. Ранее в горячую пору, скажем, во время жатвы, крестьяне пекли хлеб на целый месяц, держали в погребе, чем-то накрыв (полотенцем), и всё – хлеб не черствеет. В Дубулты в июле белые ночи. Леся говорит: “Как я уже соскучилась по черным ночам!” (То есть черным ночам Украины!) Вот откуда Гоголь!» – 30 июля 1979 года.

Но не хлебом единым жив писатель. Одним из явных плюсов советской литературы была ее интернациональность, позволявшая не замыкаться в узких рамках самобытности, а выходить за их пределы, когда эта самая самобытность становилась частью мировой художественной культуры. Где еще, кроме латышского Дубулты, могли встретиться за поеданием плова представители абсолютно разных народов – и переводчик «Евгения Онегина» на туркменский язык поэт Анна (ударение на втором слоге) Ковусов, и таджикский прозаик Фатех Ниязи, и балкарский поэт Кайсын Кулиев, и украинский драматург Алексей Коломиец, их русские коллеги и даже директор издательства «Молодая гвардия». Между тем такое бывало: «Дубулты. Анна Ковусов, туркменский поэт, по случаю рождения внука устроил плов. Хорошее собралось общество: Фатех, Кайсын, Алексей Коломиец, а из Москвы Юрий Воронов, критик Сидоров, Георгий Марков и еще наш земляк из Днепропетровска, директор “Мол. гв.” Вл[адимир] Ильич Десятерик…»{51} – отметил Олесь Гончар 27 июля 1980 года. Любопытно было бы узнать – переводят ли нынче туркменских поэтов так же активно, как раньше. А тогда переводили…

Другой писатель, на этот раз латышский – Гарри Александрович Гайлит, также вспоминает благословенные времена: «Изумительным было само место – на дюне, в сосновом лесу, в двух шагах от моря. Выйдешь из вестибюля, обогнешь здание и по каменным ступенькам спускаешься на пляж. С другой стороны – рукой подать до реки Лиелупе и до железнодорожной станции. От реки до моря – 320 метров. В ветреную погоду все обычно гуляли по роскошному парку. С декоративным прудом, романтическим гротом, теннисным кортом, розарием и скамейками в самых укромных местах. У каждого корпуса было свое название. Далеко на окраине парка стоял Директорский дом. Двухэтажная развалюха, в которой в теплое время года жил сам глава Дома творчества Михаил Бауман. Он директорcтвовал чуть ли не с первого дня основания Дома творчества. Там же обитала и приближенная обслуга»{52}.

В советское время не употребляли слово «элитный» – как-то не укладывалось оно в воспетую поэтом Василием Лебедевым-Кумачом картину всеобщего равенства, согласно которой «нет для нас ни черных, ни цветных». Вот и Юрмала была элитным местом, где нашлось место и для отдыха советского премьер-министра Алексея Косыгина, и санаториям ЦК КПСС, Совмина, и всякого рода здравницам, в том числе министерств морского флота СССР, автомобильной промышленности и прочих организаций, где поправляли здоровье и простые советские трудящиеся.

Гарри Гайлит на правах опытного отдыхающего утверждает: «В дни заезда каждый стремился успеть оформить свою прописку как можно раньше, чтобы получить именно тот номер, а верней – этаж, который хотелось. Уже с утра в вестибюле выстраивалась огромная очередь, и смешно было смотреть на такое количество инженеров человеческих душ и прочих душегубов… Получив ключи, многие, побросав свои чемоданы прямо в вестибюле, спешили в столовую застолбить места. Мы с женой приезжали пораньше, чтобы успеть занять два наших стола, за которыми всегда собиралась одна и та же компания. Москвичи – поэт Лисянский с женой и прозаик Кардашева, замредактора ленинградского журнала “Нева” Корнев с женой, мы вдвоем и кто-нибудь восьмой. Что касается столовой, тут был еще один секрет, который мы в голову не брали. У огромных окон сажали обычно только кого-нибудь из совписовских шишек, поэтому официантки обслуживали их ряды в первую очередь. Это считалось престижным и для многих – важным»{53}. Для кого как…

Не отрицает латышский писатель и преимуществ Дома творчества: «Я, когда впервые сюда приехал и нам с женой дали двухкомнатный номер с кабинетом и спальней, удивлен был тем, что в комнатах оказалось семь дверей. Комфорт в сочетании с подчеркнутой простотой всегда производит сильное впечатление…