Михаэль Брюннер - На танке через ад. Немецкий танкист на Восточном фронте Страница 18

Вечером того дня боев наши танки по склону ехали к деревне. Не встречая сопротивления, мы двигались довольно быстро. Затем мы получили приказ с ходу дать по деревне очередь из пулемета, хотя противника мы не видели. По трассирующим пулям, выпущенным из наших пулеметов, можно было легко проследить полет очередей в направлении деревни. Трассы летящих над землей очередей, которые я выпускал из пулемета, сообщали какое-то чувство опьянения от скорости и полета, которое мгновенно сменилось чувством безграничного страха. Мы въехали в деревню и были уверены, что быстро ее минуем. Тут мы получили приказ остановиться. Едва наши танки стали, как по нам артиллерия открыла ураганный огонь. Вокруг рвались снаряды, в броню танков непрерывно била выброшенная земля, куски домов и осколки снарядов. Но мы стояли. Приказа ехать дальше не было, и мы не могли выбраться из этого «дерьма».

Меня охватил страх, смертельный страх, так как непрекращающийся артиллерийский огонь заставлял думать о близком конце. Как же мне было обрести храбрость? Я сложил руки и начал молиться: «Господи, помоги, помоги выбраться нам отсюда. Прекрати огонь, или пусть нам прикажут двигаться дальше! Я же еще так молод, я же еще даже не начал жить».

После невыносимо долгого времени я наконец услышал в наушниках голос командира эскадрона: «Танки, вперед!» После этого мы под непрекращающимся огнем наконец выехали из деревни. Позднее я часто был свидетелем таких сцен артиллерийского обстрела и огня из противотанковых пушек, при которых неоднократно снаряды попадали и в мой танк. Но тогда уже я переживал такие моменты гораздо спокойнее. К таким ситуациям медленно привыкают и живут с опасностью и даже со страхом смерти как с постоянным спутником, который становится «лейтмотивом» войны. Хотя настоящие боевые действия длились недолго, в последующие дни уже не было видно серьезных, бледных обветренных лиц молодых солдат, все они, почти еще детские, без перехода через молодость, состарились до лиц взрослых мужчин.

Бои продолжались обычно с 3.30 утра до темноты. Время указано берлинское, часы на русское время не переводились. Через шесть дней боев я уже носил знак танкиста в серебре. Экипажи танков получали такие значки за три дня боев. Их носили на левой стороне груди, и я носил этот знак с гордостью. Теперь различие между солдатом-фронтовиком и «зеленым кузнечиком» хоть немного сократилось. Но втайне еще думалось, что не хватает еще Железного креста! Это была дилемма между разумом, диктовавшим по возможности не вмешиваться в сцены боя, чтобы выжить, и орденом, отличавшим солдата, делавшим его равным старым, проверенным в боях товарищам, выделявшим его во время поездок в отпуск домой как фронтовика. Орден давал привилегию перед населением, униформированными партийными функционерами, тыловыми «золотыми фазанами», как немцу, безупречно воевавшему на войне.

Как-то вечером танк застрял в болоте. Вскоре к нему подошел другой, чтобы помочь вытащить. Теперь уже помощь потребовалась обоим. Несколько танков, в том числе и мой, с помощью буксирных тросов, руководствуясь командами по радио, пытались вытащить танки. Это не удавалось, попытка шла за попыткой. Двигатель нашего танка от перегрузки испустил дух. Теперь пришлось вытаскивать и нас. И хотя в спешке буксировки с нашего танка сорвали буксировочную серьгу, все же удалось его дотянуть до дома в деревне неподалеку. Дальше не поехали, поскольку тягачу надо было вытаскивать остальные танки.

На следующий день эскадрон в спешном порядке направился дальше в Кривой Рог, за боевыми частями отправился тягач и наше ремонтно-восстанови-тельное подразделение. Технической помощи для нашего сломанного танка больше не было. Поэтому надо было отбуксировать его почти на 80 километров в Кировоград. Экипаж 1241-го, в котором, естественно, лейтенанта в качестве командира заменил унтер-офицер, занял квартиру в маленьком деревенском домике, построенном из белой глины и покрытом темной соломой — типичной украинской хате. В ней были простые кровати, на которых могла спать часть экипажа, в то время как другие отдыхали на лежанке или на полу, на расстеленных одеялах. Из-за поломки мотора в боях участвовать мы не могли и ждали тягач. Сначала мы отоспались за прошедшие бессонные ночи и дни, а следующий день провели за тем (пока тягач еще не пришел), что упражнялись в стрельбе из пистолета по голубям, сидевшим на крыше. Первый выстрел был мимо. Голуби вернулись. Мы продолжали стрелять, но всю первую половину дня — все с тем же результатом. Не попали ни в одного голубя! Счастливые птицы! Вторую половину дня мы слонялись по украинской деревушке.

Посещение одной из частей СС

Во время прогулки по деревушке мы встретились с солдатами стоявшей неподалеку части войск СС, которые сразу же пригласили нас к себе на обед. В то время как для нас, солдат, голод был постоянным состоянием, а 12-му эскадрону в ходе наступления приходилось довольствоваться только сырыми овощами, то в той части в первый день мы получили тушеной говядины с картошкой, на следующий день каждый получил по половине жареной утки, потом нам дали по большому куску свинины, на вечер — по длинному куску копченой колбасы, ливерную или лионскую колбасу, сыр, масло и мед. Наряду с пайком были еще сухие хлебцы, сигареты, леденцы и коньяк. Теперь я сам убедился в прекрасном снабжении войск СС и почувствовал их преимущества и привилегии по отношению к Вермахту. Я смог также убедиться в различии, состоявшем не только в снабжении, но и в оснащении и вооружении.

На этапе без боев, с долгим сном, а теперь еще и с таким чревоугодием! Мы могли быть довольны. Но вскоре мы на мгновение, и тем это было сильнее, стали свидетелями еще одной стороны этой ужасной войны. После того как экипаж 1241-го на четвертое утро снова выспался, мы брели по деревушке в расположение части СС. И вдруг на ветке дерева мы увидели повешенного за ногу головой вниз человека. Он был уже мертв. На его куртке была нашита еврейская звезда. Любопытство сменилось беспомощностью. От вида мертвеца меня охватил страх. Я еще никогда в жизни не видел повешенного человека. Мысли мои спутались, и я был даже не в состоянии фотографировать. Пока мы, словно парализованные, стояли перед повешенным, к нам подошел эсэсовец. От него мы узнали то, о чем уже догадывались, — это его часть повесила еврея. Эсэсовец сказал, что так ему отомстили за его партизанскую деятельность. На обратном пути к нашей «квартире» никто из нас не вымолвил ни слова. Мы были не только парализованы, но и боялись сказать открыто то, что мы чувствовали. Еще таких молодых и относительно неопытных, война начала нас по-своему отесывать. При этом я надеялся, что никогда не попаду в такое положение, не попаду в плен к русским, чтобы там у них быть повешенным таким же образом.