Гина Каус - Екатерина Великая. Биография Страница 18

Но она не способна вдуматься, да к тому же непременно хочет доказать свои дипломатические способности, не может отказаться от надежды заслужить похвалу Фридриха, от надежды получить в подарок Кведлинбургское аббатство. Да ей и нелегко составить себе самостоятельное суждение о положении вещей, так как с первого же часа, когда она вступила на территорию России, она находится в обществе врагов Бестужева: Мардефельда и де ла Шетарди. Она имеет с ними тайные совещания, кует сообща с ними коварные планы, и рвение ее со дня на день растет, так что она вовсе не замечает, что ее союзники преследуют намерения, ничего общего с ее интересами не имеющие. Ведь их план сводится только к созданию союза между Пруссией, Францией и Россией, союза, направленного против Марии-Терезии, осуществлению которого препятствует, по их мнению, только присутствие Бестужева.

Но интриганы не понимают российских условий, упускают из виду, что Бестужев, независимо от его личных качеств или недостатков, является представителем национально настроенных кругов и что Елизавета в глубине своей души прежде всего русская. Они видят, что Бестужев наскучил императрице, часто злит ее, и думают, что не хватает только небольшого надлежащего толчка, чтобы вызвать его отставку. Они конспирируют против Бестужева, не считаясь с тем, что он достаточно умен для того, чтобы догадаться об интригах, и достаточно могуществен, чтобы принять против них свои меры. А меры эти весьма просты: Бестужев перлюстрирует переписку своих врагов и через некоего Гольдмана, служащего в коллегии иностранных дел, расшифровывает их конспиративные донесения в Берлин и Париж.

Когда в его руках сосредотачивается достаточно материала – около пятидесяти писем, по преимуществу писанных де ла Шетарди, – он делает доклад императрице. Из донесений де ла Шетарди явствует, между прочим, наличность тайного соглашения между ним и княгиней Цербстской. И вот она является теперь в глазах Елизаветы прусской шпионкой, неблагодарнейшей особой, осыпанной благодеяниями гостьей, вмешивающейся в интересах иностранной державы в интимнейшие дела русской политики.

Первого июня императрица уезжает в Троицкий монастырь, что она делает ежегодно в этот день, в который ее великий родитель некогда укрылся в этом монастыре от стрелецкого бунта. Туда-то и доставляет ей Бестужев уличающие его врагов письма, вероятно, в том предположении, что вдали от мирской суеты и придворных развлечений у Елизаветы будет больше досуга вникнуть в это серьезное дело.

Третьего июня императрица отправляет в Москву курьера за княгиней, Софией и Петром. Не успевают приезжие пообедать, как Елизавета приглашает княгиню в свою келью, а Петр и София взбираются на подоконник и начинают одну из тех ребяческих бесед, которые София такая мастерица поддерживать. Их беседа принимает все более оживленный характер, дети хохочут во все горло, как вдруг из кельи императрицы выходит Лесток и заявляет грубым тоном:

– Этим забавам скоро придет конец!

Обращаясь к Софии, он добавляет:

– Вы можете заняться укладкой ваших сундуков. Сейчас вы поедете домой!

Лесток удаляется, оставляя молодых людей в полном недоумении насчет значения его мрачных слов. Они абсолютно не могут понять, в чем дело. Те полчаса, на протяжении которых они думают, что им вскоре предстоит, очевидно, навеки разлучиться, могли бы способствовать в них расцвету их чувства, если бы это чувство пустило хоть какие-нибудь ростки. Но, по-видимому, у них не было даже зародыша чувства. Петр не обнаруживает ни малейшей грусти по поводу грозящей утраты приятельницы своих игр и тем во второй раз глубоко оскорбляет Софию. сама она просто вне себя: разумеется, не потому, что ей было больно расстаться с Петром.

Наконец раскрывается дверь, и императрица, вся красная от злости, выходит из своей кельи в сопровождении княгини, лицо которой распухло от слез. Дети соскакивают с подоконника, императрица замечает это, подходит к Софии и целует ее. Тот, кто предположил бы, что Елизавета способна была в этот момент крайнего озлобления учесть, что лично София абсолютно ни в чем не повинна, или призадуматься о политических соображениях, говорящих в пользу того, чтобы принцесса не уезжала, обнаружил бы полное непонимание характера императрицы. Она просто привязалась к Софии, полюбила ее и давно уже научилась проводить глубокую грань между Софией и ее матерью.

Об отъезде на родину нет больше и речи.

Должно быть, и Бестужев не придает больше особого значения расстройству матримониального проекта, потому что в противном случае легко мог бы сейчас этого добиться. Он удовлетворяется тем, что враги его посрамлены и обезврежены. Княгиня вряд ли найдет еще случай настраивать Елизавету против себя; Лесток, никогда не перестававший осторожно лавировать между обеими партиями, теперь, несомненно, окончательно отвернется от этой неудавшейся интриги. Брюммер еще раньше впал в немилость, а Мардефельд жестоко скомпрометирован. Что касается де ла Шетарди, то тот по совету Бестужева просто высылается из России. Это оказывается возможным сделать, потому что де ла Шетарди до сих пор не вручил верительной грамоты своего правительства.

Эта верительная грамота, в которой Елизавета впервые именуется "ее императорским величеством" (титул, которого до сих пор не хватало в бумагах французского правительства и которому Елизавета придает огромное значение) покоится еще в кармане де ла Шетарди. Он намерен был предъявить свою верительную грамоту только после отставки Бестужева: это должно было быть чем-то вроде сделки между французским правительством и русской царицей. Но де ла Шетарди все не удосуживался заключить эту сделку, потому что ему на протяжении многих месяцев не удавалось переговорить с Елизаветой четверть часа наедине. Таким образом, он может теперь подвергнуться высылке, как частное лицо, и озлобление Елизаветы против бывшего сообщника, друга и, вероятно, даже любовника до того велико, что она ему приказывает оставить в России подаренный ею ему когда-то усеянный бриллиантами портрет свой. Только бриллианты ему разрешается сохранить.

Так заканчивается первая дипломатическая попытка княгини Цербстской: высылкой де ла Шетарди, охлаждением отношений между Россией и Пруссией, повышением Бестужева из звания вице-канцлера в звание канцлера и окончательной утратой доверия императрицы к принятой с таким благоволением родственнице. София выходит из всего этого разгрома абсолютно невредимой.

Двадцать восьмого июня происходит торжественный переход Софии в православие. Императрица сшила ей роскошное платье – такое же, как любила сама носить: красного цвета с позументом. Она лично ведет девушку и велит ей там опуститься на колени на бархатную подушку. Никто еще не знает, кто будет крестной матерью Софии. Все знатные дамы добивались этой чести, но ни одной из них она не досталась. Наконец появляется об руку с Елизаветой 80-летняя настоятельница Новодевичьего монастыря, славящаяся своей святой жизнью.