Юрий Сушко - Клан Чеховых: кумиры Кремля и Рейха Страница 18

– Довольно вам ютиться по квартирам. Пора, Михаил Александрович, расширяться, – настаивал просвещенный нарком, сам баловавшийся драматургическими опытами. – По моему поручению вам уже подыскали новое здание на Театральной площади. Давайте завтра вместе съездим, посмотрим…

Так Чехов получил свой театр. Постепенно начал формироваться репертуар, труппа пополнялась новыми исполнителями.

В поисках единомышленников Чехов часто вспоминал об Андрее Белом, который одним из первых понял его «Гамлета». Помог случай. Оказавшись на собрании слушателей Вольной философской ассоциации, на котором предполагалось обсуждение доклада о новом толковании «Преступления и наказания», Чехов с удивлением для себя обнаружил, что докладчиком является именно Белый. Его лекция оказалась откровением, никакого обсуждения не требовавшим.

Чехов немедля пригласил поэта выступить перед студийцами. Белый согласился, обрадовавшись возможности проверить восприятие публикой его экспериментальной, ритмической прозы, и предложил вниманию молодых актеров главы своего романа «Петербург». И Чехов увидел роман на сцене.

Работа над инсценировкой «Петербурга» объединила их. «Чехов увлек меня, – рассказывал писатель, – писал роль сенатора специально для него; и теперь, и в будущем мечтаю писать драмы…» После репетиций актеры собирались по вечерам на квартире «Клоди», друга, будущей жены писателя Клавдии Васильевой. Там под руководством Чехова занимались ритмом, движением и словом, слушали вводные лекции Бориса Николаевича о поэтике и по теории литературы.

«О чем бы он ни читал – все казалось неожиданным, новым, неслыханным, – восхищался Чехов лекциями Белого. – И все от того, как он читал. Как-то раз, говоря о силе притяжения Земли, он вскочил, приподнял край столика, за которым сидел, и, глядя на публику в зале, зачаровал ее ритмами слов и движений, а потом так сумел опустить приподнятый столик, что в зале все ахнули: столик казался пронизанным такой силой, тянувшей его к центру Земли, что стало чудом: как остался он здесь… почему не пробил земную кору и не унесся в недра земные!»

Белый был одержим идеей, что каждая буква в слове и каждый звук в музыке имеют свое пластическое выражение. А коль так, именно пластикой можно «расшифровывать» поэзию, прозу, музыку… Потом именно он стал поводырем Чехова в причудливом, туманно-призрачном антропософском мире, созданном австрийским гением Рудольфом Штайнером[12].

– Что такое антропософия? Я отвечу вам, Михаил, словами Штайнера, – говорил Андрей Белый. – Это – «путь познания, призванный духовное в человеке привести к духовному во Вселенной…» Антропософ – это тот, кто ощущает, как существенную жизненную потребность, определенные вопросы о природе человеческого существа и Вселенной, так же как люди испытывают голод и жажду. Способом постижения «высших миров» наш учитель считает развитие интуиции как сверхъестественной способности ясновидения, возвышающей человека над ограниченным земным знанием.

Согласно его теории, человек представляет собой микрокосмос, в котором различаются три сферы: физическая (материальная), эфирная (душевная) и астральная (духовная). Каждая из сфер – это ступень как в индивидуальном развитии человека, так и во всемирной истории человечества. Основная задача антропософии заключается в том, чтобы поднимать человека на высший, духовный уровень, возвышать его над повседневным физическим существованием, актуализировать потенциально присущую человеческой личности незримую связь с божественным…

Белый был готов рассказывать Чехову о Штайнере и его учении круглыми сутками.

– Мы познакомились со Штайнером еще до Первой мировой войны, в 1912 году. Тогда в Мюнхене я впервые увидел постановку его стихотворной мистерии-драмы «Пробуждение души». Поверьте, Миша, я был потрясен… Для вас должна быть крайне интересна и полезна эвритмия, открытая профессором. Это совершенно новый вид искусства, основой которого является «зримая речь». В нем – сочетание особого гармонизирующего движения, напоминающего танец и пантомиму, с поэтической речью или музыкой…

Недаром актерскую среду сравнивают со змеиным гнездом. Вполне возможно, исполнителей драм и трагедий развращают неистощимые сокровищницы хитроумных затей, интриг и злых козней, которые предлагают им для воплощения на сцене талантливые драматурги и не менее одаренные постановщики. Маски отрицательных героев так или иначе оставляют в сердцах и сознании их вынужденных носителей свои незримые следы. Что поделаешь, особенности профессии.

И потом даже в тех театральных коллективах, которые рождались в процессе взаимного притяжения душ, поклоняющихся одним и тем же благородным принципам, очень скоро начинает витать незримый дух соперничества, сопряженного с дрязгами, сплетнями, подковерными играми и ссорами. В закулисье, в гримуборных, в кабинетах директоров или художественных руководителей вызревают зерна грядущей смуты, которые неизбежно всходят и дают богатый урожай ядовитых плодов, именуемых ревностью, завистью, болезненно обостренным самомнением…

Все это сполна испытал на себе начинающий руководитель МХТ-2 Михаил Александрович Чехов. Уже в середине 20-х годов возникли первые признаки раскола. Актер и режиссер Алексей Дикий[13], оставив побоку Чехова, выпустил в пику ему лесковскую «Блоху», о чем Мария Андреева, побывав на премьере, тут же сообщила Горькому: «…Хороший, веселый спектакль без дураков и фокусов, но пролетарская публика предпочитает «Гамлета» с Мишей Чеховым…»

В какой-то момент образовалось магнитное поле. Часть труппы ворчала, часть молчала, а часть сочувственно кивала – и первым, и вторым. Весной 1927 года группа актеров, вожаком которой оставался все тот же Дикий, затеяла безобразную травлю Чехова.

Режиссеру вменяли в вину, что своими постановками «Гамлета» и «Петербурга» он разлагает публику мистическими настроениями, насаждает сектантство, распространяет среди актеров чуждые антропософские идеи. Почему в репертуаре нет пьес правильных, проверенных советских драматургов?! Мы погрязли в мистике!.. В общем, ярлык был подобран беспроигрышный: «носитель мещанской мелкобуржуазной идеологии». Оппонентов особенно возмущало, что Чехов посмел организовывать свои антропософские вечера прямо в репетиционном зале театра.

В недостойные «игры» вовлекли даже Сергея Эйзенштейна. Великий кинорежиссер иронизировал над тем, что в театральных гостиных появились новые адепты, и даже его, дескать, пытались посвятить в розенкрейцеры. Потом была подключена пресса: стыд и позор Михаилу Чехову, запятнавшему славную фамилию!..